Продолжение рассказа об одном забытом государственном проекте… Первая часть статьи
Из дневника Эльзи Айхенбергер:
«Солдаты из эскорта достают свои фотоаппараты. Сколько раз мы уже позировали по пути от Берлина?»
Из дневника Эрнста Гербера:
«23 октября 1941 года. Еще один санитарный поезд останавливается рядом с нами. Снова появляются фотоаппараты. Каждый хочет что-нибудь на память о швейцарской миссии. Раздача сигарет. Нам в который раз говорят, что мы безумцы, коль по своей воле отправились в эту скотскую страну, Россию.»
Из дневника Эльзи Айхенбергер:
«“Приехали полюбоваться нашей победой?” — с легкой улыбкой спрашивает элегантный австрийский офицер. “Москва падет в ближайшие дни. Считайте, что это у вас учебная поездка, небольшая экскурсия на фронт”.»
Из дневника Юбера де Рейньера:
«Как для обычной экскурсии, слишком много тревожных примет. В течение 6 дней санитарный поезд все более замедляет ход. Количество поездов с ранеными все возрастает, а следы сражений вдоль путей свидетельствуют о том, что советы оказывают яростное сопротивление средствами более мощными, чем предполагалось».
«В Смоленск прибыли в 10 утра. Большой вокзал. Города, по сути, не существует. Он должен был по величине равняться Цюриху, население — 200 тысяч человек. Сейчас тут 20 тысяч жителей».
Из дневника Эрнста Гербера:
«25 октября 1941 года, Смоленск. Если бы мы прилетели из Берлина самолетом, не успев постепенно свыкнуться с обстановкой, наши сердца не выдержали бы этого ужаса. Город производит тягостное впечатление. Война прошла по нему ураганом. Немногие выжившие и оставшиеся русские живут в настоящем аду».
Фредерик Родель
«В Смоленске нас незамедлительно развезли по базовым госпиталям этой важнейшей части линии фронта. Госпиталя располагались в старых военных училищах, четырехэтажных, полностью оснащенных зданиях. Лекционные помещения были превращены в операционные залы и лечебные палаты.»
Ханс Хайнц Арнс (Австрия)
«Когда прибыли швейцарцы, все сбежались смотреть на них, как если бы они были инопланетянами. Как они решились оставить свой островок мира и окунуться в наше безумие? Думаю, швейцарцы тоже были шокированы происходящим. Они себе представляли нечто совсем иное.»
Из дневника Юбера де Рейньера:
«2 ноября 1941 года, воскресенье. Жан-Пьер сегодня на ночном дежурстве, принимал раненых. Ему пришлось прилично поработать. Судя по количеству и состоянию поступивших, между 26-м и 30-м были новые сражения. Примерно в 80 километрах от Москвы немецкие части натолкнулись на ожесточенное сопротивление. Русские так обстреливали местность, что немцы не могли выйти из траншей. Похоже, русские также пустили в атаку танки с особо мощной броней. Количество погибших и раненых будет огромным. Транспортировка раненых по шоссе невозможна. Их доставляют поездами».
Жанна Рошат-Массон
«Однажды в псковском лазарете мне пришлось пройти на кухню, уж не помню, что мне там понадобилось. Был как раз полдень. И вдруг я натолкнулась на огромную, бесконечную очередь, вереницу русских пленных. Они входили через другую дверь, и каждый получал миску супа, такой был у них обед. Они были в ужасающем состоянии. Изможденные, истощенные. Зрелище было невыносимое. Уж не знаю, что за суп им давали, но кроме воды в нем ничего не было.»
Из дневника Юбера де Рейньера:
«8 ноября 1941 года. Видел колонну из сотни русских пленных. Позади колонны, что двигалась со скоростью около 1 метра в минуту, шли трое, обнявшись за плечи. Вернее, двое фактически несли того, что был посредине. Он сам не держался на ногах, но и товарищи его были на пределе. Одно из самых сильных впечатлений за все время — эти трое, бредущие по прямой дороге на въезде в город. Прямо перед входом в наш госпиталь тот, что посредине, падает на колени. Двое товарищей не в силах его поддержать. Мой долг — спуститься, подхватить бедолагу и, перевязав его, отнести в палату. Но нет, я остался на месте. И, как все, молча наблюдал эту сцену. Свой врачебный долг, долг волонтера Красного Креста, и просто человеческий, я не выполнил из страха перед гневом принимающей нас стороны.»
Герхард Вебер
«Я с одним [военнопленным] общался. Я не говорил по-русски, но он знал немецкий. От него я узнал, какое наказание русские, работавшие в госпитале, считали самым страшным. Больше всего они боялись, что их отправят назад в лагерь. Можно себе только представить, какие ужасы творились в этом лагере.»
Фредерик Родель
«Нередко раненые, желая оказать нам услугу, говорили: “Уходите-уходите, для нас все кончено”.»
«Через несколько дней нас спросили: кто хочет добровольцем на фронт? Приезжаем в Юхнов. Сразу чувствуем, что нас ждут. Открываем дверь. Я иду к раненому, ему нужно ампутировать ногу на уровне бедра. Мне нужен для этого помощник, я прошу Бореля, нашего водителя, который ничего не смыслит в медицине. Обрабатываю операционное поле, готовлю к ампутации. Я немного более напряжен, чем всегда. Говорю ему: Борель, подержишь ему ногу, чтобы я мог перепилить кость. И вот в тот момент, когда нога отнята, Борель падает с ней навзничь — обморок. Тогда я говорю ему: не вставай, и ты очень быстро придешь в себя. Действительно, Борель очень быстро приходит в себя, и мы заканчиваем операцию. Поскольку военно-полевая хирургия запрещает закрывать культю, мы накладываем дренажи и переходим к следующему раненому. Вот вам мой первый день на фронте — только вышел из машины, и сразу же операция, каких я никогда не делал в гражданской жизни.»
Симона фон Вюрстембергер
«Однажды на операции я держала руку, которую ампутировали, и упала в обморок. Доктор мне сказал: “Всякий раз, когда будешь ассистировать, держи во рту сухарик, и это не повторится”. Помогло.»
Из дневника Юбера де Рейньера:
«10 января 1942 года. Ночная ампутация, затем обход. Вечером скончался раненый, оперированный с утра. Пятая смерть за последние 36 часов. Состояние прибывающих раненых — ужасное. Они проводят по 4, 5, 6 дней в неотапливаемых вагонах для скота, практически без еды. Многие прибывают уже обмороженные.»
Жанна Рошат-Массон
«Работа была жуткая. Мы только и делали, что ампутировали, ампутировали, ампутировали… 3 месяца на одном и том же месте.»
«Сыпной тиф вызывал огромные абсцессы слюнных желез. Мы вскрывали их, вычищали гной. У раненых были мастоидиты и всевозможные осложнения. Они, в конце концов, умирали. Если у человека сыпной тиф, ничего нельзя поделать. Я знала, что они потом умрут в палате, и это было ужасно, потому что они были так молоды. Когда их привозили в операционную или в палатах — я иногда заходила в палату, что-то сказать или принести — и эти несчастные мальчики, умирая, всегда звали маму, каждый звал свою маму. Жутко было это слушать.»
Из дневника Рудольфа Бухера:
«Раненые иногда ожидают до 15 дней, пока мы найдем возможность поменять им повязки. Часто они буквально покрыты корой собственных испражнений, червями, раны кишат личинками. Наши сестры обмывают этих нечастных с неописуемым мужеством. Их не останавливают тучи вшей, переносчиков тифа, бегающих у них по рукам.»
Фредерик Родель
«Мороз был такой, что поначалу можно было еще хоронить мертвецов. Позже приходилось минировать землю и взрывать, чтобы сделать могилу. А потом, когда невозможно было прокопать на 40–50 сантиметров, чтобы заложить взрывчатку, трупы стали складывать, как дрова в поленницу. Поленницу из человеческих тел.»
Жан-Пьер де Рейньер
«Осуществляя свою миссию, мы обнаружили, что оказывать помощь предполагается исключительно немцам. Остальные — исключены.»
«Двое моих коллег из миссии однажды посетили т.н. лазарет, госпиталь для русских [военнопленных]. Об этом очень скоро стало известно. Пришли двое немцев, которые попросили их немедленно удалиться, мол, в этом лазарете им нечего делать. Было проведено расследование, и нам пригрозили, что отправят назад в Швейцарию за то, что мы ходили в госпиталь для русских.»
Эльзи Айхенбергер
«Бирхер и другие… Они всё исказили таким образом, что — как бы сказать? — они скрыли от нас, что мы будем помогать лишь немцам, и никому другому. Мы-то искренне придерживались нейтралитета.»
Из дневника Эльзи Айхенбергер:
«Меня поражает, сколь немногим довольствуются русские. Спрашиваю: чем вы питаетесь? Они отвечают: картошка. Время от времени находят немного лука. “Вот к чему их приучили в советском раю”, — говорят немцы. В результате народ этот грустный, зато бережливый и необыкновенно суровый. С нашей точки зрения — настоящее чудо.»
Пауль Хандшин
«Одного из наших отправили обратно в Швейцарию, будущего профессора офтальмологии Ринтелена. У него были немецкие корни, но он был истинным швейцарцем. Увидев происходившее там, он не выдержал психологически, и его отправили домой, единственного, кажется. Думаю, он увидел все эти страдания, все разрушения… Я оказался более толстокожим, да… Мы ведь были нейтральными….»
«Я не хотел их провоцировать. Хотел жить спокойно.»
Из дневника Пауля Хандшина:
«6 июля 1942 года. Вскоре после прихода немцев балты убили тысячи евреев, включая женщин и детей. Мне об этом рассказал немецкий коллега, видевший все своими глазами. До немецкого завоевания в Даугавпилсе было более 20 тысяч евреев, осталось лишь 200. Их заперли в гетто, никому не позволено ходить самому, только строем. По улицам ходить запрещено. Все обязаны носить на груди и спине большую желтую звезду.»
Луи Никод
«Один из моих друзей участвовал в четвертой миссии. Он был под Сталинградом. Если бы их там накрыли русские, они бы их расстреляли. Нас тоже, если бы мы попались в руки русским. Они бы не простили нам сотрудничества с немцами. Думаю, они бы нас расстреляли.»
«Кстати, они чуть было не попались, четвертая миссия. То была последняя миссия. Они едва успели проскочить на машине, прежде чем русские перекрыли дороги.»
Из дневника Рудольфа Бухера:
«Мы отметили наш отъезд с немецкими коллегами. Засиделись до поздней ночи. Завтра уезжаем навсегда. “Швейцарцам пора уезжать”, — говорят коллеги, — “если они не хотят попасть в зону боевых действий”. Тяжело расставаться с товарищами, которые стали нам так близки. Мы договорились встретиться после войны. Но сегодня вечером царит черная тоска.»
Филипп Бендер (историк Швейцарского Красного Креста)
«Все самые основательные изыскания по этому вопросу показывают, что отправка четырех санитарных миссий на Восточный фронт серьезно подорвала швейцарский нейтралитет. Это было проявлением беспомощности влиятельнейших кругов государства и общества перед якобы неотвратимым ростом могущества Третьего Рейха. Я придерживаюсь мнения, что отправка этих санитарных миссий явилась искажением принципов и ценностей, которыми должна руководствоваться такая организация, как Красный Крест.»
Шарлотта Биссегер-Бреро
«В Берне мы рассказали о гетто и об условиях в зоне немецкой оккупации, но нам не поверили. Лично у меня сложилось впечатление, что Швейцария побаивалась Германии. Швейцария не желала задевать опасную тему, раскрывать правду о гетто, давать Германии повод для упреков.»
Фредерик Родель
«В Швейцарии. О, как я был разочарован. По прибытию в Цюрих нас встречали великолепным обедом, кажется, в одном из банкетных залов, неподалеку от вокзала. Всех нас рассадили между знаменитостями из политического либо из медицинского мира, местными [из Цюриха] либо бернскими. Начались расспросы: “Так что же вы видели, что вы делали?”. А мы: “Вы же понимаете — мы ничего не видели, ничего не делали”. А потом нам стали говорить: “Вы знаете, почти невозможно достать сливочного масла, все теперь нормировано, если бы вы знали, как сложно с тем, как сложно с этим, на всё ограничения”. Вы понимаете, мы там оставили людей в конце тупика, а тут нам говорят — нам недостает сливочного масла. Это было отвратительно, даже сейчас, как вспомню… [всхлипывает] Простите меня, это глупо.»
Комментарии к данной статье отключены.