Битва под Берестечком: не случившийся крах Хмельниччины

30 июня 1651 года битва под Берестечком была практически проиграна Хмельницким — татарская орда стремительно уходила на восток, и казаки в одночасье почти лишились шансов победить отличную польскую конницу. Гетман бросился в погоню за татарами, чтобы вернуть их и попробовать избежать поражения. Впрочем, и само по себе казацкое войско оставалось очень грозным противником — лобовая атака могла обернуться для поляков большими проблемами. Впереди была завершающая стадия Берестецкой битвы.

Предали ли татары Хмельницкого, и чем был вызван их отход?

Несколько сотен лет хронисты и историки почти единодушно отвечали — да, предали. Мало того, гетмана, погнавшегося за ордой, ещё и взяли в плен (якобы потому, что заранее договорились с Яном Казимиром). Указывались даже детали этих переговоров — считалось, что их вели через ханского писаря, захваченного поляками в плен. Впрочем, подтверждений реальных переговоров между ханом и королём нет никаких. Имеются лишь сведения об одной отправке парламентёра, но не от хана к королю, а от короля к хану — Ян Казимир попросту вызывал Ислам-Герая на бой, как часто делали и до него.

Тем не менее, некоторые украинские авторы даже в 90-е годы прошлого века писали об этом. Что же касается современных польских историков, то они уже не рассматривают эту версию всерьёз. Не разделяют версии о предательстве и украинский исследователь И. Стороженко, и главный специалист по истории и археологии Берестецкой битвы И. Свешников.

Несомненно, в факт предательства татар удобно верить — в этом случае Хмельницкий предстаёт жертвой обстоятельств, а не военачальником, который, по сути, сделал всё, чтобы проиграть битву. А это весьма похоже на правду: казацко-татарская армия изначально была построена как два не связанных друг с другом войска, и в трёхдневной битве многотысячная казацкая пехота приняла очень скромное участие.

Зная, что отступление татар не было заранее спланированным, попытаемся разобраться в том, почему орда ушла. Версия Свешникова (с которой автор статьи склонен согласиться) очень проста — крымцы просто запаниковали. Лёгкая конница татар — не испанская терция, способная часами стоять под обстрелом и смыкать ряды над убитыми товарищами. Крымцы были лихими налётчиками, хорошими в манёвренном бою, но долгое стояние в обороне при полном превосходстве врага в артиллерии было не их стихией. Напомним, позади было два кровавых дня, в течение которых основную тяжесть боёв выносила на себе именно крымская конница. Разбитые сандомирское, краковское и ленчицкое ополчения, сотни убитых польских воинов, тысяча или больше павших татар — крымцы как-то не очень похожи на трусливых предателей. Зато несколько неприглядно с точки зрения татар выглядели казаки — окопавшаяся армия, которая не может (или не хочет?) прийти на помощь гибнущим союзникам.

Иную трактовку предлагает Стороженко — её можно условно назвать «религиозной версией». Согласно ей, 30 июня был праздник Курбан-байрам, в который запрещалось воевать. Сражаясь в этот день, татары натурально совершали святотатство, что не способствовало поднятию боевого духа. По версии Стороженко, подготовку к празднеству крымцы начали ещё 27 июня, и решающая битва 30 июня была худшим, что Хмельницкий и хан могли предложить мусульманским воинам. Однако гетман остался непреклонен — ему удалось убедить Ислам-Герая повлиять на мулл, которые, видимо, как-то сумели обосновать перед войском возможность боевых действий в праздники. Возможно, если бы Берестечко стало «вторым Зборовом», когда поляков удалось перехватить на марше, религиозные нюансы не сыграли бы своей роли, но всё повернулось иначе.

Здесь вопрос переходит в область религиоведения, поэтому автор статьи обратился за помощью к специалистам по исламу. Выяснилось следующее:

• сегодня довольно просто узнать, пришёлся ли Курбан-байрам на 30 июня 1651 года— в Сети есть точные конвертеры дат хиджры. В тот день никакого Курбан-байрама не было — этот праздник приходится на мусульманский месяц зульхиджа, а конец июня выпадал на месяц раджаб;
• если бы даже поход выпадал на священный месяц, то татары явно знали бы об этом заранее и могли запастись фетвой, обосновывающей возможность воевать во время праздников;
• религиозность крымских воинов XVII века вряд ли была настолько фанатичной, что могла служить причиной поражения;
• вероятнее всего, Стороженко опирался на донесения очевидцев — якобы, когда Хмельницкий попросил у хана начать битву 30 июня, тот отговаривался, что у крымцев байрам. Но байрам — это любой мусульманский праздник, а не только Курбан-байрам, поэтому не исключена неверная трактовка. Более того, хан мог просто придумать отговорку, не желая снова вступать в бой после страшных потерь 29 июня.

Итак, самой логичной версией отступления орды остаётся обычное бегство деморализованной армии, которой не помогли союзники.

Хмельницкий догоняет татар

Догнать орду Хмельницкому и Ивану Выговскому удалось под Староконстантиновом. Здесь возникает вторая загадка: некоторые источники утверждают, что хан немедленно захватил Хмельницкого в плен с целью выдачи королю. Эта версия отлично сочетается с тезисом о злокозненном предательстве хана Ислам-Герая. Проблема только в одном: а что, собственно, помешало крымскому владыке так и поступить, отдав гетмана Яну Казимиру? В реальности мы видим совершенно иное: до конца жизни Хмельницкий так и не побывал в Варшаве в качестве пленника.

Свидетельства очевидцев расходятся и по этому вопросу. По одной версии, хан повинился перед Хмельницким за оставление боевых позиций и дал Выговскому 20 000 всадников (которые почему-то так и не помогли своим под Берестечком). По другой — Хмельницкий действительно попал в плен и оставался там как минимум до середины июля. По третьей — гетман вместе с крымцами продолжил движение на восток, по сути оставив казаков на произвол судьбы.

Вероятнее всего, истинна третья версия. С учётом того, что татары были деморализованы, вернуть их на поле боя явно не получалось. А значит, нужно было жить дальше. Берестецкая битва вполне очевидно проиграна, вытащить казацкую армию из мешка трудно, если вообще возможно, поэтому нужно спасать то, что еще можно спасти — формировать новые войска, готовиться к будущим сражениям, договариваться с татарами. Все дальнейшие шаги логичнее предпринимать из своей столицы, рассылая гонцов по Гетманщине, а не сидя в окружении с перспективой быть схваченным и выданным. Кстати, к этой версии отлично привязывается и легенда о пленении Хмельницкого — её вполне могли создать, чтобы поддержать репутацию гетмана среди казацких масс.

Так или иначе, Хмельницкий, переговорив с ханом, уже 3 июля выдвинулся из-под Староконстантинова. На следующий день он отправил под Берестечко гонца (некоего полковника Лукьянова) с приказом окружённым казакам прорываться и отступать на восток. На своём пути Хмельницкий беспрестанно рассылал универсалы с приказом собирать всех, кто может носить оружие, в традиционных местах — Белой Церкви и Масловом Ставе. 17 июля Хмельницкий оказался в Белой Церкви. По дороге он, возможно, нанял на имевшиеся средства до двух тысяч татар как личный отряд — выплаченные им деньги Стороженко и интерпретирует как «выкуп», который гетман заплатил, чтобы хан не отправлял его польскому королю. Тогда же хан, по некоторым сведениям, написал Яну Казимиру письмо, но не о выдаче Хмельницкого, а с вызовом на бой «там, где нет лесов и болот».

Примерно 14 июля Хмельницкому пришло письмо от Ислам-Герая: хан оповещал, что татары опомнились, больше не настроены на бегство и готовы продолжать войну.

«Вспотеют наши лбы, пока мы этот табор и эту птичку добудем»

Что же происходило в казацком таборе, оставшемся без вождя? Рассчитывать на победу над польской конницей казаки уже не могли, но и лёгкой добычей они от этого не стали. Поляки охватили табор с левого фланга полукольцом и начали артобстрел, но окопанная пехота — это не лёгкая крымская конница. Паниковать и бежать казаки не спешили, а артиллерии у них было явно больше, чем две небольшие пушки, которыми располагал хан.

Польское командование отлично понимало, что перед ним крепкий орешек. Утром 1 июля король и его окружение увидели полностью готовый к бою укреплённый лагерь, защитники которого не собирались сдаваться. С флангов табор прикрывали болота, лес и река Стырь — брать его в лоб было бы безумием. Оставалось обстреливать казаков из артиллерии и ждать, пока они оголодают.

«Пан Бог дал возможность <…> выдающуюся победу», — писал участник битвы в послании краковскому епископу. «Однако вспотеют ещё наши лбы, пока мы этот табор и эту птичку добудем», — тут же добавлял он. «Птичка» казацкого войска могла ещё очень больно клюнуть.

По сути, казацкий табор не был даже окружён, с одной стороны из него имелся свободный выход – другое дело, что выйдя из лагеря, казаки обладали меньшей скоростью, чем польская кавалерия, и сильно рисковали. Поэтому до поры до времени было решено обороняться из-за возов. Первое время наказным гетманом и главным над казаками был назначенный Хмельницким Филон Джалалий, но, видимо, через несколько дней его заменили либо знаменитым полковником Иваном Богуном, либо полковником Матвеем Гладким.

Настроение у казаков было упадочное, перспективы вырисовывались мрачные. В лагере имелось от 40 до 60 пушек, но провианта и боеприпасов оставалось немного. По некоторым сведениям, Джалалию ещё в начале осады казаки предоставили выбор: или вести их в последний отчаянный бой, или начать переговоры с королём о почётной капитуляции. Наказной гетман не сделал ни того, ни другого.

Казаки понемногу начали дезертировать и уходить на восток — старшина поставила со свободной стороны табора «заградотряд», но и из него началось бегство. Среди войска ходили слухи, что пока казаки здесь обороняются, крымцы грабят их дома.

Несладко было и полякам. Невзирая на то, что король одержал крупную победу, добить казаков он пока не мог. В польском войске отсутствовала тяжёлая артиллерия — чтобы получить большие пушки, пришлось отправлять гонцов во Львов, Броды и Дубно. Броды прислали только два орудия, 9 июля приехала львовская артиллерия. Теперь можно было начать эффективный обстрел табора (впрочем, некоторая часть пушек из Львова быстро разорвалась при стрельбе).

Неясно было даже, что делать, если казаки вдруг решат сдаться. На военных советах одни предлагали казнить только старшину, а с остальными поступить милостиво. Другие кровожадно требовали сначала помиловать, потом разоружить и устроить резню, а ещё полностью запретить православную веру (что не очень радовало православного брацлавского воеводу Адама Киселя) и уничтожить само понятие казачества. На миролюбивых позициях стоял сам король — Ян Казимир напоминал, что под Пилявцами казаки обошлись без резни, не вторглись в собственно польские земли после осады Замостья, не устроили побоища после победы у Зборова.

Пока продолжалась осада, начало проситься домой посполитое рушение — по словам ополченцев, им по закону следовало служить только две недели. Конница простаивала, деятельно работала только пехота, которая под руководством грамотных военных Хубальда и Пшиемского копала окопы, строила редуты, наводила гати и мосты на болотах. Польские валы постепенно приближались к казацкому лагерю.

Казаки постоянно тревожили королевские войска. Свешников пишет, что ночной атакой 2 июля им удалось выбить полк брестского воеводы с позиций (как раз того холма, где 30 июня стоял хан). Правда, конница Александра Конецпольского мощно контратаковала и отбросила казаков назад, многие из них погибли в бою или утонули в прудах. 4 июля последовала вылазка под руководством Богуна, казаки захватили две пушки (одну из них полякам удалось отбить).

5 июля шляхта ждала большого штурма табора, но приказа не последовало. 6 июля Гладкий и чигиринский полковник Михаил Крыса отправились к Миколаю Потоцкому для переговоров. После плена Потоцкий казаков не жаловал — он заявил парламентёрам, что те изменники, каких свет не видел и вообще не христиане, так как дружат с татарами. Ни до чего договориться не удалось, и в итоге Гладкий отправился обратно в табор, а Крыса остался заложником и вскоре переметнулся к полякам.

7 июля переговоры возобновились, и король, наконец, придумал, как поступить: от казаков требовалось выдать 17 полковников (не для казни, а в качестве заложников — их предлагалось отпустить, когда казаки выдадут Хмельницкого и Выговского), сдать оружие, знамёна, гетманский бунчук и бубны. Всё это передавалось бы новому гетману, которого назначал уже сам король. Возможно, требовалось также выдать участвовавшую в Хмельниччине шляхту. Казацике парламентёры попросили два часа на размышление и переговоры с простыми воинами. Через два часа они попросили подождать до утра, так как значительная часть казаков нетрезва.

В итоге сдавать оружие отказались («лыцарские люди без него обойтись не могут»), и шляхту выдавать не стали, мотивируя это тем, что она уже получила прощение под Зборовом. Согласились лишь порвать с татарами и «искать Хмеля по всему Крыму». Законодательно казаки соглашались только на условия Зборовского договора (сорокатысячный реестр, множество привилегий и так далее) — словом, вели себя совсем не как проигравшая сторона.

После ознакомления с условиями казаков король приказал открыть артиллерийский огонь, а Потоцкий следующее казацкое предложение от 9 июля просто порвал, не читая. На то же 9 июля опять запланировали большой штурм табора, который снова был отменён — армию попросту не удалось организовать. Попробовали другой путь: насыпать на реке дамбы, чтобы залить хотя бы часть табора водой. В этих мероприятиях деятельно участвовал Крыса, который выслуживался, как мог. Бывший полковник добился своего — уже на следующем сейме его официально нобилитировали, сделав шляхтичем.

Беспорядок против беспорядка

9 июля Лянцкоронский с кавалерией перешёл на другой берег реки Пляшевки и охватил казацкую армию с тыла. Узнав об этом, Богун, ставший к тому времени главным, предложил прорываться — тем более, на то уже была санкция Хмельницкого (общую раду для решения о прорыве собирать побоялись, так как казаки могли взбунтоваться и выдать вождей). Было решено построить мост через Пляшевку, перевести войско, отогнать Лянцкоронского и идти на восток.

В итоге мостов построили целых три и утром 10 июля начали переводить по ним войска. Лянцкоронский, находившийся на другом берегу реки специально для того, чтобы препятствовать переправе, почему-то решил этого не делать и отступил. Однако часть казацкой армии запаниковала и решила, что старшина их бросает — толпы бросились к мостам, и, как писал очевидец Освенцим, «все начали тонуть хуже, чем мы под Пилявцами».

Даже Богун не смог восстановить дисциплину, и момент для полного уничтожения казаков на переправе выдался просто идеальный. Впрочем, уничтожать было некому — Лянцкоронский отступил, а других войск рядом не имелось. Преследование было налажено отвратительно — за казаками погнался тот же Лянцкоронский, делавший это так медленно и неумело, что никакого истребления отступавших не получилось. Вернувшись к королю с «победой», Лянцкоронский гордо заявил, что после страшной рубки у него болят руки, на что знавший о его бегстве Ян Казимир остроумно ответил, что, скорее, ноги.

«Расступились горы, а родилась смешная мышь»

Поняв, что казацкий лагерь больше никто не защищает, поляки ворвались в него. Начался грабёж и убийство всех, кого удавалось найти. Резали «женщин и детей и попов», жестокость впоследствии объясняли тем, что в лагере нашли изуродованные трупы пленных шляхтичей. Находившегося в таборе бывшего митрополита Коринфского Иосаафа застрелили из лука, после чего убитому отрубили голову и принесли её королю.

На фоне всеобщего отступления один отряд из 200-300 казаков оказал отчаянное сопротивление и храбро сражался с немецкой пехотой Богуслава Радзивилла. Последняя одержала верх, но не без потерь. Именно с этим отрядом связана легенда о геройском казаке, который против всей польской армии оборонялся сначала мушкетом, а потом косой, и погиб, получив множество ран.

Потери казаков были, разумеется, тяжёлыми, погибли тысячи человек. Однако главного у поляков не получилось: имея возможность полностью уничтожить силы противника, они мало чего добились. Рассеявшееся казацкое войско вышло из окружения и собралось вновь. «Расступались горы, а родилась смешная мышь», — скептически говорил о результатах Берестецкой битвы вышеградский стольник Млоцкий.

Организовав запоздалое преследование, поляки послали за казаками полки Богуслава Радзивилла, Стефана Чарнецкого, Иеремии Вишневецкого и Мартина Калиновского. Кое-кого им удалось догнать и уничтожить около села Рудки (ныне — Млыновский район Ровенской области). Другой казацкий отряд был разбит на дамбе большого пруда под Дубно. Судя по всему, большинство польских вельмож отнеслось к преследованию спустя рукава. При этом полякам досталась огромная добыча — до 60 пушек, из них 18 крупнокалиберных (по другой версии, было взято всего 18 орудий, остальное казаки вывезли), 7 бочек пороха, возы, 15 казацких знамён и ранее захваченное польское знамя Потоцкого. Удивительно, но в лагере оказалось немало продовольствия. Пытаясь уморить казаков голодом, поляки организовали собственное снабжение так плохо, что осаждённые питались не хуже, а, возможно, и лучше осаждавших. Был захвачен и шатёр Хмельницкого с его архивами. Часть писем сразу же сожгли — считается, что они были от неких высокопоставленных польских вельмож, а подставлять своих никому не хотелось. В руки солдат короля попала и казна в 30 000 талеров.

Одержав эту странную победу, польские посполитые рушения немедленно отказались воевать дальше. Ополченцы оперативно созвали коло (совет), избрали маршалком сандомирского подчашия Мартина Дембицкого и пригрозили сенаторам порубить их саблями, если рушению не дадут уйти. Через два дня рушение совсем уж собралось уходить, но командование сумело уговорить воинов остаться ещё ненадолго за тройное жалованье. Очевидец с негодованием писал, что «теперь мы знаем, как воевать с помощью посполитого рушения».

Несмотря на все усилия, Ян Казимир не смог воспрепятствовать развалу армии и 14 июля уехал из-под Берестечка. Представители рушения отправились за ним и от имени ополченцев попрощались с монархом — король не подал им руки. Иеремия Вишневецкий настаивал на немедленном походе на Киев, чтобы добить казаков, пока это возможно. Король отказал, но отправил часть армии на восток с неясными целями. Командовал теперь Великий коронный гетман Миколай Потоцкий, а сам король 18 июля выехал в Броды. Там он погостил у Александра Конецпольского, после чего уехал во Львов. Казалось, что летняя кампания 1651 года завершается.

Тем временем дела Хмельницкого шли неплохо. Уже 14-15 июля к гетману прибыла почти вся старшина во главе с Филоном Джалалием. «Офицерский корпус» казацкого войска сохранился, немалая часть личного состава — тоже. Берестечко оказалось поражением, но не тем, после которого уже не подняться. Казаки начали деятельно готовиться к новой войне.

Продолжение следует

---

Литература:

1. Oświęcim, S. Stanisława Oświęcima diariusz 1643-1651. — Scriptores Rerum Polonicarum. — Tomus XIX. — Krakow: Wydawnictwa Komissyi Historycznej Akademii Umiejętności w Krakowie, 1907
2. Romanski, R. Beresteczko 1651. — Warszawa: Bellona, 1994
3. Брехуненко, В. Програна битва виграної війни. Битва під Берестечком 1651 року — К.: Темпора, 2013
4. Воссоединение Украины с Россией. Документы и материалы. Т. 3: 1651-1654 годы. / Под ред. П. Павлюк, Д. Мышко, Е. Компан, А. Бевзо, Т. Яковлева. — Москва: Издательство АН СССР, 1953
5. Документы об освободительной войне украинского народа 1648-1654./ Сост. А. З. Барабой, И. Л. Бутич, Е. С. Компан, А. Н. Катренко. — Киев: Наукова думка, 1965. — 828 с.
6. Історія України в документах і матеріалах. Т. 3. Визвольна боротьба українського народу (1569-1654 рр.) / Відп. ред. С. М. Бєлоусов; Уклад. М. Н. Петровський і В. К. Путілов. — К.: Вид-во АН УРСР, 1941. — 292 с.
7. Крип'якевич І. Богдан Хмельницький. / Відп. ред. Ф.П. Шевченко, І.Л. Бутич, Я.Д. Ісаєвич, — 2-е вид., виправлене і доповнене. — Львів: Світ, 1990
8. Cвешнiков I.K. Битва під Берестечком. — Львів: Слово, 1992
9. Смолій В.А., Степанков В.С. Богдан Хмельницький: Соціально-політичний портрет. — К.: Либідь, 1995
10. Стороженко І.С. Богдан Хмельницький і воєнне мистецтво у визвольній війні українського народу середини XVII століття. Кн.1: Воєнні дії 1648-1652 рр. / І.С. Стороженко. — Дніпропетровськ: Вид-во Дніпропетр. держ. ун-ту, 1998