Ракетчики под репрессиями

10 января 1938 года по приговору Военной коллегии Верховного суда СССР был расстрелян Иван Клеймёнов, ранее возглавлявший Реактивный научно-исследовательский институт. Вскоре был казнён и его бывший заместитель Георгий Лангемак. Трагическая участь этих военинженеров сегодня воспринимается как ещё один пример политических репрессий, обескровивших Красную армию перед началом Великой Отечественной войны. Насколько достоверным можно считать утверждение, что устранение руководителей Реактивного института повредило развитию ракетного дела в Советском Союзе?

Отцы «Катюши»

В советской историографии космонавтики, которая писалась под неусыпным надзором цензуры, не было принято обсуждать проблемы, аварии, катастрофы и другие «тёмные» эпизоды. По сути, она сводилась к рассказу о героическом противостоянии инженеров-конструкторов с природой, в ходе которого они смогли совершить технический прорыв, сделавший СССР лидером внеземной экспансии.

Политика сокрытия информации распространялась не только на деятельность ракетно-космической отрасли, но и на биографии фигур, сыгравших ключевую роль в её становлении. К примеру, Сергея Павловича Королёва до самой смерти в январе 1966 года называли в открытой печати обезличено «Главным Конструктором». Но и после того как появились статьи и книги о нём, один период его жизни оставался секретом. Разумеется, многие в отрасли знали, что конструктор «сидел» и был далеко не единственным советским ракетчиком, пострадавшим в годы Большого террора. Однако подробности этого мрачного дела и, тем более, связанные с ним архивные документы оставались вне доступа даже для профессиональных историков. Биографы Королёва аккуратно обходили этот эпизод стороной, ловко выкидывая целых три года из его жизни и сообщая наиболее дотошным читателям, что с 1938 по 1940 год тот «отсутствовал по независящим от самого конструктора обстоятельствам» или «был вынужден уехать, выполняя специальное задание».

Ситуация стала меняться в 1987 году, когда цензурные запреты начали слабеть под воздействием активно проводимой политики «гласности». Поводом к обсуждению стал вопрос об авторстве гвардейских реактивных миномётов М-13 (БМ-13), известных под прозвищем «Катюша», которые, несмотря на ограниченность боевого применения, считались одним из «символов Победы», и история которых в СССР описывалась как важнейший этап становления советского ракетостроения. В числе «отцов» этого оружия были названы Иван Терентьевич Клеймёнов и Георгий Эрихович Лангемак — военные инженеры, руководившие Реактивным научно-исследовательским институтом (РНИИ), имена которых увековечены в названиях кратеров на обратной стороне Луны. Оказалось, что теперь можно рассказывать публике и о том, что оба они стали жертвами репрессий. Например, физик и краевед Семён Бонфельд писал в статье «Когда “Катюша” была в колыбели» (1987), посвящённой Лангемаку:

«Родина не жалела средств на развитие ракетной техники. Надвигалась схватка с фашизмом. Необходимо было во всеоружии встретить врага. «Катюши» рождались долго, огромный труд и талант многих выдающихся конструкторов способствовал их созданию. Они могли бы появиться и раньше, если бы не смерч необоснованных репрессий, пронёсшийся над страной и обрушившийся также на РНИИ. В 1938 году безвинно погибли И.Т. Клеймёнов и Г.Э. Лангемак, пострадали другие специалисты, в том числе С.П. Королёв. Ракетному делу нанесли такой удар, от которого, казалось бы, не оправиться. Но оставшиеся самоотверженно продолжали начатое. Мировое лидерство здесь сохранилось за нами».

Из этого фрагмента трудно выяснить какие-либо подробности, но главная мысль сформулирована предельно ясно: гибель военинженеров и репрессии против Королёва задержали развитие перспективного оружия, которое позднее стало гордостью Красной армии. Намного больше информации дал генерал-лейтенант юстиции в отставке Борис Алексеевич Викторов, поведавший на страницах журнала «Наука и жизнь» о том, как в 1955 году, будучи заместителем Главного военного прокурора Советской армии и Военно-морского флота, он изучал материалы по делу Королёва и пришёл к выводу о необходимости реабилитации конструктора. В частности, Викторов сообщил:

«Печальную роль в деле Королёва сыграл некто К., сотрудник того же института, который в ноябре 1937 года, после ареста Лангемака, стал главным инженером, а через некоторое время директором. К. написал на Королёва донос (он хранится в деле), приложил руку к тому, чтобы убрать всех своих врагов, а потом присвоил авторство на машинную установку М-13, известную под названием «Катюша», хотя никакого отношения к ней не имел».

В ответ на многочисленные письма от читателей журнала, просивших раскрыть, кто же всё-таки спрятан под инициалом К., генерал-лейтенант подготовил новую статью, в которой заявил, что роковую роль в судьбе сослуживцев сыграл Андрей Григорьевич Костиков, получивший за создание реактивного миномёта звание Героя Социалистического Труда и Сталинскую премию 1-й степени. Викторов писал:

«В доносе, а иначе эту бумагу назвать нельзя, все просчёты, упущения, ошибки, неизбежные при создании новой техники, возводились в ранг вредительства, причём главарём вредителей Костиков называл Клеймёнова. Свою роль тут сыграло и то, что в середине двадцатых годов Клеймёнов как военный инженер был командирован в Берлин, работал два года в торговом представительстве (честно и безупречно, как мы выяснили, воспользовавшись архивами Германии).

Донос, как и следовало ожидать, возымел действие: И.Т. Клеймёнова, Г.Э. Лангемака, В.П. Глушко, затем С.П. Королёва арестовали. 20 июня 1938 года Костиков возглавил экспертную комиссию, которая дала заключение органам НКВД о вредительском характере деятельности Глушко и Королёва. Костиков стал главным инженером, а через некоторое время директором института».

Публикация статьи Викторова сопровождалась очерком «Одни лишь факты» (1988) кандидата технических наук Алексея Владимировича Баженова, который много лет занимался историей РНИИ. Он подтверждал (правда, на основании не материалов дела, а свидетельств участников событий), что Костиков действительно был интриганом, использовавшим политическую ситуацию в стране для борьбы за власть в институте. Хуже того, из сохранившихся документов следовало, что он фактически присвоил авторство реактивной установки М-13, к разработке которой практически не имел отношения. Но даже став героем и лауреатом, возглавив институт, Костиков не сумел должным образом организовать его работу, поэтому в феврале 1944 года был отстранён от должности постановлением Государственного комитета обороны №5201 «О работе Государственного института реактивной техники при СНК СССР и о мероприятиях по развитию реактивной авиации», после чего почти год находился под арестом. Подводя итог своим изысканиям по этому вопросу, Баженов писал:

«Пора уже, видимо, восстановить справедливость и назвать не только имена создателей «катюши», но и тех, кто лишил их благодарности современников и потомков. Это поправить можно. Но многое уже не изменить. Кто знает, если бы Клеймёнов, Королёв, Глушко и другие продолжили успешно начатые в РНИИ работы, то к началу войны наша армия имела бы: ракетный истребитель-перехватчик (тема 318), крылатую ракету весом 150 кг с дальностью полёта 50 км (тема 312), управляемую крылатую ракету класса «воздух-воздух» (тема 301)».

К «восстановлению справедливости» подключился Ярослав Кириллович Голованов, которого по праву можно назвать ведущим популяризатором космонавтики в позднем СССР. В статье «Лжеотец “катюши”» (1988), опубликованном в журнале «Огонёк», он признавался, что поначалу верил «официальной» версии биографии Костикова, но, изучая документы и опрашивая бывших сотрудников РНИИ, которые стали работниками ракетно-космической отрасли, убедился, что тот был «страшным уродом» и, по сути, украл должность начальника института.

Разумеется, почти сразу появилась и альтернативная точка зрения. В журнале «Крылья Родины» было опубликовано пространное интервью двигателиста и ветерана ракетостроения Леонида Степановича Душкина, в котором он попытался оправдать Костикова, утверждая, что главные проблемы институту создавал его начальник Иван Клеймёнов, который писал доносы в НКВД на своих подчинённых и закрыл перспективное направление по созданию жидкостных ракетных двигателей, использующих кислород, в пользу азотно-кислотных. Не отрицая того, что и Костиков прибегал к возможности сообщить вышестоящим органам о сложной ситуации в РНИИ, ветеран переложил ответственность за репрессии на… весь коллектив института. В частности, он говорил:

«В статьях, о которых идёт речь, нет даже упоминания о том, что осенью 1937 г. в РНИИ состоялся партийно-хозяйственный актив коллектива института, сыгравший очень большую роль. Он был проведён по инициативе парторганизации, возглавляемой тогда Н.М. Беловым, и длился два дня. Я был его участником и отлично помню всё до сих пор.

Подавляющим большинством присутствующих были осуждены, как порочные, уровень, стиль и методы руководства РНИИ, которые привели к расколу коллектива, низкому уровню работ по пороховым PC [реактивным снарядам], жидкостным ракетным двигателям и летательным аппаратам с ними. Говорилось и о дезинформации в корыстных целях об успешных работах РНИИ, о расправе с неугодными сотрудниками и многом другом. <…>

Однако в статьях, появившихся в последнее время в печати, скрывается этот важный факт, как и то, что репрессии в отношении И.Т. Клеймёнова, Г.Э. Лангемака, В.П. Глушко и С.П. Королёва последовали именно после проведения партийно-хозяйственного актива».

Таким образом, к началу 90-х годов в историографии Реактивного научно-исследовательского института сложились две версии причин, приведших к аресту его руководителей и ведущих сотрудников. Первая — интриги Костикова, который прошёл по головам к славе и должности; вторая — нездоровая атмосфера в коллективе, который следовало «очистить» от тех, кто мешал нормальной работе. Без наличия документов можно выбирать точку зрения, которая больше нравится. Впрочем, благодаря усилиям историка космонавтики Александра Валентиновича Глушко, сына академика Валентина Петровича Глушко, некоторые из архивных материалов поступили в свободный доступ, и теперь можно получить представление о том, что происходило в РНИИ в период Большого террора.

Московские ракетчики

Реактивный научно-исследовательский институт был создан приказом Реввоенсовета №0113 от 21 сентября 1933 года. В его стенах предполагалось объединить разрозненные организации, занимавшиеся ракетостроением, в единый центр, который должен был возглавить и координировать работы в новой области техники, имевшей прямое отношение к обороноспособности страны. РНИИ создавался на базе ленинградской Газодинамической лаборатории (ГДЛ) и московской Группы по изучению реактивного движения (ГИРД). Возглавил институт начальник ГДЛ — военинженер 1-го ранга Иван Клеймёнов, его заместителем назначили начальника ГИРД — Сергея Королёва.

Клеймёнов, выходец из семьи тамбовских крестьян, получил разностороннее образование: был курсантом артиллерийского отделения 1-х Московских советских курсов командного состава РККА, учился на агитаторских курсах ВЦИК, затем в Военно-хозяйственной академии РККА и на вечернем отделении физико-математического факультета 1-го МГУ. В августе 1923 года он подал заявление о приёме в Военно-воздушную академию РККА имени Н.Е. Жуковского, которую окончил в 1928 году. Однако в начале 1929 года распоряжением Реввоенсовета он был прикомандирован к Берлинскому торгпредству с задачей сбора информации о новинках и изобретениях в иностранной авиапромышленности. В мае 1932 года Клеймёнова отозвали в Москву, а в ноябре он стал начальником ГДЛ. Валентин Глушко, работавший в то время в лаборатории, рассказывал позднее на допросе у следователя:

«До назначения И.Т. Клеймёнова ГДЛ была очень бедной организацией. <…> Когда к нам на должность начальника ГДЛ прибыл Клеймёнов, он в нашу работу внёс новую, как говорится, струю. Кроме того, что он был инженером и понимал дело, он ещё имел хорошие организаторские способности. Он сразу добился выделения для нашей лаборатории помещения и мастерских, а также увеличения средств на конструкторскую работу. <…> Я хочу подчеркнуть, что благодаря инициативе Клеймёнова научно-исследовательские работы в области реактивного дела были поставлены на хорошую производственную основу, и организация стала настоящей».

Почти сразу Клеймёнов занялся организацией лаборатории «в виде штатной единицы по типу научно-исследовательских институтов РККА», что и привело к созданию РНИИ. Примечательно, что глава ракетчиков переписывался с основоположником теоретической космонавтики Константином Эдуардовичем Циолковским и сообщал ему свежие новости. В послании от 7 февраля 1934 года Клеймёнов писал:

«Осуществилась мечта всех исследователей этой новой области человеческого знания. Мы имеем базу для колоссального развития на научно-обоснованных началах тех идей, первым вестником которых явились Вы».

Вскоре, 17 февраля, по взаимной договорённости глава РНИИ посетил Циолковского в Калуге. Основоположник был избран почётным членом Учёного совета института. Таким образом, Клеймёнов думал не только о научном и материально-техническом обеспечении ракетчиков, но и об идеологическом обосновании их деятельности.

В то же время окончательно завершился переезд ленинградских специалистов в Москву. Среди них был и Георгий Лангемак, который получил должность главного инженера РНИИ.

Лангемак происходил из семьи учителей, благодаря которым с ранних лет овладел немецким и французским языками. В 1916 году, окончив школу с серебряной медалью, он поступил в Петроградский государственный университет, решив посвятить себя изучению японской филологии. Осенью того же года Лангемак был призван в армию и направлен в Школу прапорщиков по адмиралтейству. После большевистской революции он демобилизовался, но снова оказался в армии, попал в Кронштадт и даже был арестован участниками восстания как командир форта «Тотлебен». Лангемака освободили, он продолжил службу, а в 1923 году поступил в Военно-техническую академию. Во время учёбы вместе с другими слушателями он выполнял заказы по внутренней баллистике, выдаваемые лабораторией Николая Ивановича Тихомирова, переименованной позднее в ГДЛ. В 1928 году, по окончании академии, Лангемак получил распределение на Черноморский флот, но по личной просьбе Тихомирова его оставили в Ленинграде.

Несмотря на общность интересов, двум коллективам РНИИ оказалось трудно ужиться под одной крышей. В ГДЛ приоритетными были создание пороховых реактивных снарядов и жидкостных ракетных двигателей с азотно-кислотным окислителем, а в ГИРД проектировали летательные аппараты в целом, следуя идеям Королёва, который был, прежде всего, авиаконструктором и планеристом. Сначала вроде бы удалось найти компромисс: в тематический план института включили проекты и азотно-кислотных, и кислородных двигателей. Однако Королёв, которому не терпелось приступить к созданию высотного ракетоплана, настаивал на расширении тематики крылатых ракет. Конфликт между начальником РНИИ и его заместителем дошёл до Наркомата тяжёлой промышленности (НКТП), в ведение которого находился институт, и приказом от 25 января 1934 года должность заместителя была упразднена, Королёва назначили руководить сектором в отдел крылатых ракет, а Лангемак, став главным инженером, фактически занял его место.

В результате реорганизации была окончательно утверждена тематика работ и структура РНИИ. 1-й отдел, самый многочисленный, занимался пороховыми снарядами. 2-й отдел, где трудились Королёв и Глушко, проектировал крылатые ракеты с жидкостными двигателями, 3-й отдел создавал твердотопливные ускорители для самолётов, а 4-й экспериментировал с порохами на заводе в Софрино.

Крах далеко идущих планов побудил Королёва обратиться 29 мая 1934 года к заместителю председателя Реввоенсовета Михаилу Николаевичу Тухачевскому, по инициативе которого и был создан РНИИ. В отправленном письме конструктор подверг Клеймёнова резкой критике за ошибочные решения, из-за чего опытные сотрудники ГИРД покидают институт, однако его пыл не нашёл поддержки.

Несмотря на конфликты, типичные для больших коллективов, РНИИ рос, а тематика исследований расширялась, привлекая новых специалистов. В 1934 году в институте работали 395 человек, в 1935 году — 580, в 1936 году — 700. Когда НКТП разделился, Клеймёнов добился передачи института Наркомату оборонной промышленности (НКОП), после чего тот был переименован в НИИ-3 и стал «закрытой» организацией. Эффективность работ тоже росла: в 1936 году план впервые был выполнен на сто процентов. В итоговом отчёте перечислялись следующие достижения:

«По ракетным моторам — отработан и сдан в эксплуатацию первый ракетный мотор на жидком топливе тягой 150 кг. <…> Таким образом, создана база для разработки воздушных торпед по борьбе с воздушным противником.

По химическим снарядам — разработан образец ракетного химического снаряда близкого действия. <…> Особенностью этого вида снаряда является простота и лёгкость пускового станка, дающая возможность быстро подготовить залпы огромным числом снарядов. <…>

По баллистике — разработанные ранее 82-миллиметровые фугасно-осколочные снаряды вначале при испытании с земли на малой дистанции давали большое рассеивание, что препятствовало вводу их на вооружение. Однако упорной и последовательной исследовательской работой удалось установить причину, влияющую на большое рассеивание, и наметить пути решения».

Согласно приказу по НКОП №0058 от 22 марта 1937 года «За выдающиеся достижения, достигнутые НИИ-3 4-го ГУ НКОП в разработке крупнокалиберного вооружения авиации, мощных авиационных бомб и создание первого в Советском Союзе ракетного двигателя на азотном топливе», ведущих специалистов премировали крупными денежными суммами. Кроме того, было решено представить особо отличившихся сотрудников к правительственным наградам.

Заговор троцкистов

Однако политическая обстановка в стране быстро менялась. В ночь на 12 июня 1937 года в числе других обвинённых в измене военачальников был расстрелян Михаил Тухачевский, покровительствовавший РНИИ. Стало ясно, что институт не оставят без внимания. Чтобы пережить жестокое время, ракетчикам стоило бы объединиться и не выступать с обвинениями, но нашёлся человек, который воспользовался моментом, чтобы свести счёты с коллегами. Ещё в апреле, на волне борьбы с «троцкистами», военинженер 2-го ранга Андрей Костиков, который занимался жидкостными ракетными двигателями, обратился в партийный комитет (партком) института с заявлением на шести машинописных страницах, копию которого переслал в ЦК ВКП(б). Чтобы оно точно попало к руководству Наркомата внутренних дел, Костиков начал с очень сильного утверждения:

«Раскрытие контрреволюционной троцкистской диверсионно-вредительской шайки, их методов и тактики настойчиво требует, от нас, вновь ещё глубже присмотреться к нашей работе, к людям возглавляющим и работающим на том или ином участке Ин-та. Конкретно я не могу указать на людей и привести факты, которые давали бы достаточное количество прямых улик, но по моему мнению мы имеем ряд симптомов, которые внушают подозрения и навязчиво вселяют мысль, что у нас не всё обстоит благополучно. В основном мне кажется, что методы руководства работой и вся наша система направлены на заниженные темпы в работе и на неправильное ориентирование».

В заявлении выдвигались прямые обвинения в адрес Клеймёнова, Лангемака, Глушко и Королёва. Партком не мог не отреагировать, и с мая в НИИ-3 начались поиски «троцкистов». Были подготовлены запросы на четырнадцать беспартийных сотрудников, в том числе Лангемака, Глушко и Королёва, с целью получить сведения о них. Бывший сотрудник института Леонид Константинович Корнеев через три дня после расстрела Тухачевского написал наркому обороны Клименту Ефремовичу Ворошилову:

«В конце 33 г. Постановлением Правительства СССР был организован РНИИ, но, к великому нашему огорчению во главе его был поставлен некто Клеймёнов — удивительный солдафон и хам. <…> И вот только теперь, в свете последних событий, как-то стало ясно, что Клеймёнов — тоже вредитель, стоящий за спиной подонков человечества, — исключительных мерзавцев XX века Пятакова, Тухачевского и др. <…> Дело о его руководстве необходимо расследовать — чем раньше, чем скорее будут собраны материалы о Клеймёнове и его сегодняшних покровителях, тем больше пользы получит страна».

Клеймёнов как опытный руководитель опознал интригу и ответил в том же духе: 1-го, 23-го и 27-го июля он отправил письма в Экономическое контрольное управление (ЭКУ) НКВД, в котором обвинил Андрея Костикова, Михаила Тихонравова, Леонида Корнеева, Леонида Душкина и Якова Терентьева в сознательном «снижении темпов работ по реактивному вооружению», фактически — в саботаже. Запросы на беспартийных сотрудников удалось перехватить, о чём Клеймёнов известил Октябрьский райком ВКП(б).

В июле в институт была направлена комиссия Отдела науки, научно-технических изобретений и открытий ЦК ВКП(б). Её выводы звучали так:

«Проведённое отделом науки ЦК ВКП(б) обследование Реактивного научно-исследовательского института (НИИ-3 НКОП) выявило, что в результате невнимания к нему 4 Главного Управления НКОП, неумелого руководства и голого администрирования директора Клеймёнова этот институт дезорганизован и мало продуктивен.

Исключительное значение НИИ-3 в разработке новых средств вооружения требует, как известно, особого внимания к подбору и проверке кадров, к организации охраны и установления порядка, предотвращающего деятельность в нём шпионов и вредителей. Однако этого нет. <…>

В институте имеют место частые аварии и только после нашего вмешательства введена система их расследования и изучения. <…>

Считаем необходимым провести следующие мероприятия:

1. Немедленно укрепить руководство НИИ-3, сняв с этой работы т. Клеймёнова. <…>

4. Обязать нач. 4-го ГУ НКОП упорядочить организацию работы в институте и очистить институт от подозрительных элементов…»

16 августа состоялось заседание бюро Октябрьского райкома ВКП(б), на котором Клеймёнову не дали выступить грубыми выкриками из зала. В результате ему объявили выговор с занесением в личное дело и сформулировали просьбу в Наркомат обороны об освобождении его от занимаемой должности. В том же месяце состоялся двухдневный партийно-хозяйственный актив, на котором Клеймёнова обвинили в создании «вредительской и диверсионно-шпионской группы». 30 августа он ушёл в длительный отпуск, пользуясь тем, что не брал его много лет. Есть сведения, что в октябре он договорился с руководством Центрального аэрогидродинамического института (ЦАГИ) о переводе туда из НИИ-3.

В ночь с 2 на 3 ноября 1937 года Иван Клеймёнов был арестован. В анкетной графе «место последней работы» он написал: «Заместитель начальника винтомоторного отдела ЦАГИ». Тогда же арестовали и главного инженера Георгия Лангемака, в кресло которого сел Андрей Костиков.

Можно подумать, что именно интрига специалистов из НИИ-3 сделала своё «чёрное» дело, но это будет не совсем верно. Компрометирующие материалы на Клеймёнова сотрудники НКВД собирали и с другой стороны. Вот что указано в справке, подготовленной следователями в том же году:

«3-м отделом ГУГБ [Главного управления государственной безопасности] НКВД вскрыта в системе Наркомвнешторга антисоветская троцкистская шпионско-вредительская организация, участники которой занимались вредительством, финансировали троцкистско-заграничный центр, были связаны с германской разведкой и фашистскими организациями. <…> По показаниям арестованных участников троцкистской организации Розенгольца, Зенека, Бельгова и других был назван в числе участников этой организации и Клеймёнов Иван Терентьевич, директор Научно-исследовательского реактивного института Наркомтяжпрома, ранее работавший в Берлинском торгпредстве».

Нарком внутренних дел Николай Иванович Ежов представил Сталину списки сотрудников Наркомвнешторга, обвиняемых в «шпионско-вредительской» деятельности с уточнением: «Всех этих лиц проверяем для ареста». Сталин эти слова подчеркнул и назидательно написал рядом: «Не проверять, а арестовывать нужно».

Спешка, с которой сотрудники НКВД готовили дела, порой приводила к проколам. Например, в подготовленной Главной военной прокуратурой справке значилось: «К моменту ареста Клеймёнова никаких материалов о якобы производившейся им контрреволюционной деятельности в органах безопасности не было», поэтому следователь Соломон Эммануилович Луховицкий, которому поручили вести расследование, вначале арестовал подозреваемого без санкции прокурора и только через месяц составил заключение о мере пресечения. На предварительном следствии Клеймёнову предъявить обвинение не смогли из-за отсутствия фактов, однако вскоре были получены показания Мордуха Рубинчика (сослуживца по торгпредству) и Георгия Лангемака.

Следователю Михаилу Николаевичу Шестакову, который вёл дело главного инженера, пришлось «повозиться»: тот упорно отказывался признать себя виновным. Только на двенадцатый день, 14 ноября, после применения пыток, Лангемак подписал заявление на имя Ежова о том, что он «решил отказаться от никчемного запирательства и дать следствию показания о своей контрреволюционной преступной деятельности». После этого, 17 ноября, ему предъявили обвинение в том, что он «является участником антисоветской троцкистской организации и по заданию последней вёл вредительскую работу в институте, <…> мерой пресечения способов уклонения от следствия и суда избрать содержание под стражей».

Через месяц Лангемака вызвали на допрос. К делу были приобщены два экземпляра протокола: первый, заготовленный заранее и без даты, аккуратно написан от руки на девятнадцати страницах; второй экземпляр отпечатан на машинке и датирован 15 декабря 1937 года — всё это наводит на мысль о «фальшивке», изготовленной Шестаковым на основе материалов, поступивших из НИИ-3. Вот только один фрагмент:

«При вовлечении во вредительскую группу Клеймёнов мне не говорил о составе группы, и об этом я не спрашивал его. В середине 1934 года при одном из разговоров я спросил Клеймёнова, есть ли у него такие люди, на которых он опирается во вредительской работе, на что он мне ответил, что весь состав группы он мне не сообщит по соображениям конспирации, а может назвать мне одного участника группы — инженера ГЛУШКО, который примечен им в одно время со мной, и что с ГЛУШКО я могу говорить как со своим человеком. Я знал Глушко как антисоветски настроенного человека. Поэтому сообщение Клеймёнова о вхождении его во вредительскую группу меня не удивило, а в дальнейшем я установил с ним личный контакт по антисоветской работе. <…>

В 1935 году участником нашей организации Королёвым были подготовлены чертежи крылатых ракет под кислородный двигатель, так как азотного тогда ещё не было. Однако и с кислородным двигателем можно было бы провести все необходимые предварительные испытания, а затем уже при окончательной разработке торпеды заменить кислородный двигатель азотным.

Я, Клеймёнов и Королёв, с целью затянуть работы по торпедам, договорились сдать заказ на первую серию на сторону, заранее зная, что там он будет медленно изготавливаться, а Королёву начать строить вторую серию под азотный двигатель, не дожидаясь ни результатов испытаний первой серии, ни готовности азотного двигателя».

Под давлением следователя Клеймёнов тоже «сломался» и 16 декабря начал давать показания:

«Вопрос: В чем выразилась Ваша вредительская деятельность по институту?

Ответ: Мною умышленно был затянут срок переезда института из Ленинграда в Москву, что повлекло за собой срыв работы в институте. Вредительство в основной работе института заключалось в том, что мною умышленно был взят курс на развитие ракет на пороховом топливе и не уделял внимания такому важному вопросу, как применение жидкого топлива. Проводя строительство Реактивного института, я во вредительских целях растянул сроки строительства. Для более успешного проведения вредительской деятельности по институту я засорял его личный состав чуждым элементом. <…>

Вопрос: Кто помимо Вас является участником троцкистской [вписано «вредительской»] организации в Реактивном институте?

Ответ: Помимо меня участниками антисоветской троцкистской организации в Реактивном институте являлись: Лангемак, мой заместитель, Глушко, Победоносцев, Королёв и Шварц. Свою вредительскую деятельность я проводил через указанных лиц. <…>

Вопрос: Откуда Вам известно, что Лангемак и др. перечисленные вами лица являлись участниками вредительской организации по институту?

Ответ: О том, что перечисленные мною лица являлись участниками вредительской организации в Реактивном институте, мне известно со слов Лангемака. Все они по линии своей вредительской работы были исключительно связаны с Лангемаком».

И так далее. Признания подследственных было вполне достаточно. 3 января 1938 года члены Политбюро ЦК ВКП(б) Климент Ефремович Ворошилов, Андрей Александрович Жданов, Лазарь Моисеевич Каганович и Вячеслав Михайлович Молотов своими подписями утвердили «Список лиц, подлежащих суду Военной Коллегии Верховного суда Союза ССР», в котором фигурировали Клеймёнов и Лангемак.

Судебные заседания под председательством Василия Васильевича Ульриха шли по отработанному «сценарию» и продолжались не более двадцати минут: обоих ракетчиков приговорили к высшей мере уголовного наказания. 10 января в подвале московской комендатуры, располагавшейся на Страстном бульваре, расстреляли Ивана Клеймёнова, 11 января — Георгия Лангемака.

Тогда же, в январе, в партком НИИ-3 начали поступать заявления о вредительской деятельности Валентина Глушко. 23 марта он был арестован, а 27 июня сотрудники НКВД пришли и за Королёвым.

В 1955 году Военная коллегия Верховного суда СССР, рассмотрев дела Клеймёнова и Лангемака, отменила приговоры, оба были полностью реабилитированы. В июне 1991 года указом президента Михаила Сергеевича Горбачёва им было посмертно присвоено звание Героев Социалистического Труда.

История не терпит сослагательного наклонения, и мы не можем сказать, каких успехов добился бы РНИИ, если бы его руководители остались живы, а ведущие специалисты не попали в тюрьму. Но можно сравнить результаты деятельности Андрея Костикова, который, став начальником института, полностью провалил проект ракетоплана-истребителя 302П, за что был арестован в марте 1944 года, и труд «вредителей» Королёва и Глушко, которые, работая в Особом конструкторском бюро 4-го Спецотдела НКВД, сумели снабдить Пе-2 ракетным двигателем, с которым он совершил сто десять успешных полётов. Сравнение явно не пользу Костикова.

В то же время нельзя возлагать на Костикова всю вину за произошедшее. Политическая система, построенная в СССР во второй половине 30-х годов, позволяла фабриковать обвинения с нарушением существовавших процессуальных норм и в мирное время вершить скорую расправу над гражданами собственной страны, тем самым превращая любой профессиональный конфликт в смертельную угрозу для обеих сторон. Историческую ответственность за репрессии в таком случае несут архитекторы этой системы.

---

Литература:

1. Анисимов Н., Оппоков В. Происшествие в НИИ-3 // Военно-исторический журнал. 1989. №10-11
2. Асташенков П. Главный конструктор. — М.: Воениздат, 1975
3. Баженов А. Одни лишь факты // Наука и жизнь. 1988. №12
4. Бонфельд С. Когда «Катюша» была в колыбели // Техника — молодёжи. 1987. №10
5. Викторов Б. Возвращение имени // Наука и жизнь. 1988. №5
6. Викторов Б. Кто есть кто // Наука и жизнь. 1988. №12
7. Глушко А. Дело Георгия Эриховича Лангемака. К 100-летию со дня рождения // Новости космонавтики. 1998. №15/16
8. Глушко А. И кому это выгодно? К 90‑летию со дня рождения В.П.Глушко // Новости космонавтики. 1998. №19/20
9. Глушко А. К 100-летию со дня рождения И.Т.Клеймёнова // Новости космонавтики. 1999. №6
10. Глушко А. К вопросу о реабилитации А.Г.Костикова // Новости космонавтики. 2000. №7
11. Глушко А. Неизвестный Лангемак. Конструктор «катюш». — М.: Эксмо, 2012
12. Глушко А. Опровергать факты нельзя // Техника — молодёжи. 2000. №7
13. Глушко А. Первопроходцы ракетостроения. История ГДЛ и РНИИ в биографиях их руководителей. — М.: Русские витязи, 2010
14. Голованов Я. Лжеотец «катюши» // Огонёк. 1988. №50
15. Голованов Я. Королёв: факты и мифы. — М.: Наука, 1994
16. Качур П. Ракетчики Советского Союза. — М.: РТСофт, 2009
17. Качур П., Глушко А. Валентин Глушко. Конструктор ракетных двигателей и космических систем. — СПб.: Политехника, 2008
18. Лихачёв В., Баженов А. Создатели реактивной артиллерии // Наука и жизнь. 1986. №6
19. Максимович Г., Душкин Л. Так кто же есть кто! // Крылья Родины. 1989. №7
20. Первушин А. Империя Сергея Королёва. — СПб.: Пальмира; М.: ООО «Книга по Требованию», 2017
21. Соболев Д. Репрессии в советской авиапромышленности // Вопросы истории естествознания и техники. 2000. №4
22. Томилин К. Советскую космонавтику спасло чудо // Известия. 2002. 12 апр.