Имена русских лётчиков-асов Второй мировой хорошо известны даже людям, интересующимся историей лишь поверхностно. Но свои герои небесных сражений у России появились задолго до Великой Отечественной. За время Первой мировой войны лётчик Александр Козаков «поучаствовал» в 20 воздушных победах, из которых 15 или 16 были записаны на его счёт. Для русской авиации и восточного фронта вообще это был рекорд. Кроме того, именно Казаков совершил первый в истории авиации таран, в ходе которого пилот атакующего самолёта остался жив.

Александр Александрович Козаков родился 2 января (все даты по январь 1918 года приводятся по старому стилю) 1889 года в Херсонской губернии. Будущий ас подался в лётчики далеко не сразу. В 1906 году он закончил Воронежский кадетский корпус и поступил в Елисаветградское кавалерийское училище, из которого корнетом был выпущен в 12-й уланский Белгородский полк 5 июня 1908 года. В сентябре 1911 года молодого офицера досрочно произвели в поручики, а летом 1913-го командование за выслугу удостоило его ордена Св. Станислава 3-й степени. В конце того же года кавалерист Козаков решил резко изменить свою военную карьеру и переквалифицироваться в авиаторы, подав соответствующий рапорт.

В январе 1914 года он прибыл для обучения пилотированию в Авиационный отдел Офицерской воздухоплавательной школы (будущая Гатчинская авиашкола), а всего через три месяца ему присвоили звание военного лётчика, хотя его обучение лётному делу всё ещё продолжалось. Формально оно завершилось в ноябре, но фактически последние два месяца лётчик был в командировке в Москве на заводе «Дукс», дожидаясь своей очереди на получение боевого самолёта. В конце ноября он наконец получил свой «Моран-Ж» (русское название самолётов «Моран-Солнье» типов G и H) и 15 декабря занял должность пилота в 4-м корпусном авиационном отряде.

25 декабря в первом же боевом вылете двигатель его самолёта загорелся, так что лётчику пришлось срочно приземляться. Сам он не пострадал, да и машина была спасена, но мотор пошёл в утиль. Вторую, на этот раз успешную попытку выполнения боевого задания Козаков совершил 6 января 1915 года, проведя разведку неприятельских позиций. До конца месяца он выполнил ещё 6 боевых вылетов, а в последующие месяцы стал летать более активно.

В подавляющем большинстве случаев он, как и другие военлёты того периода, выполнял задания по наблюдению за войсками противника в его ближайшем тылу, и «за боевые разведки на реке Равке в феврале и марте месяце 1915 г.» был награждён орденом Св. Анны 4-й степени с надписью «За Храбрость». Но приказ об этом вышел только в конце января 1916 года, и первой боевой наградой лётчика стала не «клюква», а более почётное и редкое Георгиевское оружие, которым он был удостоен 28 июля 1915 года «за доблестный подвиг 18 марта 1915 г., выразившийся в том, что по собственному почину взлетел у с. Гузов на своем аппарате, погнался за германским аэропланом, производившим разведку в нашем тылу и бросавшим бомбы в Гузовский аэродром, настиг его близ усадьбы Воля-Шидловская и хотя не успел опрокинуть врага особым якорем, сбил его, с явной опасностью для собственной жизни, ударом своего аппарата о верхнюю плоскость неприятельского, в результате чего было прекращение противником разведки и метания бомб».

Упомянутый в представлении «особый якорь» был оружием, разработанным Козаковым ещё в начале осени 1914 года под конец обучения в лётной школе. В своём финальном виде оно представляло собой стометровый стальной трос, на одном конце которого была четырёхлапая «кошка», а на другом – увесистая гиря. В самолёте трос наматывался на катушку лебёдки так, чтобы перед взлётом и груз, и якорь были прижаты к обшивке и не могли ни за что зацепиться. Перед атакой лётчик крутил рукоятку лебёдки, выпуская трос и спуская вниз якорь, но груз при этом оставался прикреплённым к самолёту.

В бою необходимо было пролететь точно над вражеским аппаратом с небольшим превышением над ним, чтобы кошка могла бы зацепиться за крыло, или фюзеляж. От рывка в момент зацепа крепление гири должно было отстегнуться (позже изобретатель приспособил для этого специальный резак), а затем под её тяжестью трос мог «намотаться» на самолёт противника и привести его к катастрофе.

Проведённый в Гатчине натурный эксперимент с «атакой» троса, натянутого между высокими деревьями, прошёл успешно, но дальнейшая разработка устройства на некоторое время прекратилась. Вернулся к ней лётчик после того, как в одном из январских разведполётов он встретил германского «коллегу» и мог разве что посылать ему проклятия да «проводить» до линии фронта.

Возможностей достать лёгкий пулемёт для вооружения самолёта у него не было, в эффективность личного оружия лётчик не верил, поэтому пришлось повторить прежнее изобретение. Но первое же применение этого оружия в реальной боевой обстановке выявило один серьёзный недостаток: «проклятая кошка зацепилась и болтается под днищем самолёта», и оружие, на которое возлагались большие надежды, стало бесполезным. «Что было делать? Два фронта, сорок тысяч глаз – русских и немецких – смотрели на нас из окопов. Уйти, не сделав ничего, находясь в нескольких метрах от противника – позор перед этими двадцатью тысячами русских глаз. Тогда я решил ударить «Альбатрос» колесами… Недолго думая, дал руль вниз… Что-то рвануло, толкнуло, засвистело, в локоть ударил кусок крыла моего «Морана». «Альбатрос» наклонился сначала на один бок, потом сложил крылья и полетел камнем вниз… Я выключил мотор – одной лопасти на моём винте не было».

Это был второй воздушный таран в истории авиации, и первый, в котором его герой остался жив: «Морже» спокойно спланировал, но при посадке в поле перевернулся на спину, однако пилот отделался лишь лёгким испугом.

Сам лётчик относил свой «капот» на счёт сильно погнутого шасси, но на фотографии самолёта, сделанной после того, как его доставили на аэродром, ничего такого не видно. Оторванная лопасть также была добавлена ради «красного словца», т.к. отломан был только её кончик.

28 июня Козаков был произведён в штабс-ротмистры (не за заслуги, а по выслуге лет), а 20 августа назначен командиром 19-го корпусного авиаотряда. В новой должности он продолжал выполнять задания по разведке, а также теоретически разрабатывать средства и методику воздушного боя. Шанс перевести их в область практики представился только в самом конце 1915 года с появлением в отряде первых полуторапланов «Ньюпор»-10.

Сам Козаков выбрал себе аппарат с серийным номером N222, относившийся к модификации с размещением наблюдателя перед лётчиком, которая в России именовалась «типом IX». Именно этот вариант во всех странах Антанты наиболее охотно переделывали в одноместные истребители, и русская авиация в этом не стала исключением.

Весной 1916 года на командирском самолёте смонтировали уникальную пулемётную установку, спроектированную инженером В. В. Иорданом. В передней части кабины, где раньше сидел летнаб, разместили патронный ящик; сверху, прямо перед пилотом, установили пулемёт системы Максима, направив его вверх под углом 24 градуса и выведя ствол в специальный вырез, сделанный в передней кромке крыла, а прежний круглый вырез в центроплане, стоя в котором наблюдатель должен был вести огонь, затянули полотном. Такая система имела один большой минус в виде сложности прицеливания, и целый ряд плюсов: простоту конструкции и возможность обойтись без синхронизатора, лёгкий доступ к оружию в полёте и, соответственно, возможность исправления неполадок, а также очень большой боекомплект (700 патронов). Она же определяла и тактику боя: требовалась атака снизу-сзади и желательно с уравниванием скоростей. Свою состоятельность установка доказала 14 июня в ходе единоборства с вражеским самолётом, в котором Козаков одержал вторую победу.

4 июля лётчика наградили орденом Св. Станислава 2-й степени с мечами, но не за проведённый воздушный бой, а за более ранние заслуги.

16 июля самолёты 19-го отряда участвовали в групповом бою с не менее чем дюжиной участников. Козаков буквально вцепился в одного из противников (предположительно из 4-го баварского полевого авиаотряда) и раз за разом атаковал его, пока тот не приземлился (или упал) в своем расположении.

В конце месяца 2-й, 4-й и 19-й корпусные отряды вывели в тыл и перевооружили на истребители, а точнее – начали процесс перевооружения, т.к. имевшихся в наличии самолётов на всех не хватило, и особенно невезучим пилотам пришлось ещё несколько месяцев летать на разведчиках.

Из перечисленных трёх отрядов была сформирована Особая авиагруппа. Слово «особая» в её названии было заимствовано из названия армии, но и назначение соединения ему полностью соответствовало – завоевание превосходства в воздухе в районе Луцка: для противодействия русскому наступлению (Луцкий, или Брусиловский прорыв) противник собрал там настоящий воздушный кулак, практически прижавший к земле нашу авиацию.

Во второй половине августа группа приступила к выполнению боевых задач. Первое боестолкновение было отмечено 21 числа, когда подпоручик Башинский с наблюдателем подпоручиком Губером на древнем «Депердюссене»-разведчике сумели прогнать неприятельский самолёт, идентифицированный как «Альбатрос» (здесь и далее, если это не оговорено отдельно, названия вражеских самолётов приведены по рапортам российских лётчиков). Три дня спустя этот же экипаж одержал первую победу группы, но начал тот бой Козаков на своей «девятке» – он первым поднялся на перехват, когда над аэродромом появилась шестёрка «германцев», и атаковал одного из них. Неприятельский экипаж полностью сосредоточился на единоборстве и не заметил, что с другой стороны подошёл ещё один самолёт с российскими кокардами на крыльях. Губер открыл огонь с минимальной дистанции, и вскоре всё было кончено – «Альбатрос» круто пошёл вниз и скапотировал при вынужденной посадке на нашей территории.

В принципе, ситуация вполне соответствовала определению групповой победы, но командование решило иначе, и лавры победителей достались только экипажу двухместной машины. В воздушном бою 26 августа уже Козаков был близок к успеху, но подбитый им самолёт противника сумел уйти на свою территорию, оставляя за собой шлейф дыма.

Первые полтора месяца существования группы её лётчики летали с большой интенсивностью и провели более 50 воздушных боёв, в которых сбили три вражеских самолёта и ещё несколько повредили. Командование высоко оценило их действия и даже признало их заслугой резкое уменьшение активности вражеской авиации. Впрочем, последнее было заведомым преувеличением, так как со вступлением в войну Румынии туда и был перенесён фокус действий германо-австрийской авиации восточного фронта, а ковельско-каменец-подольская авиационная группировка изрядно уменьшилась в численности.

7 сентября 1916 года приказом по армиям Северного фронта штабс-ротмистр Козаков был награждён орденом Св. Владимира 4-й степени с мечами и бантом, а вот с успехами в воздушных боях ему ещё долго не везло, и при самом благоприятном для него стечении обстоятельств противник просто уходил со снижением на свою территорию.

Только зимой лётчику наконец улыбнулась удача. 8 декабря около 2 часов пополудни Козаков на своем персональном «самолёте «Ньюпор» типа истребителей» провёл воздушный бой с двумя немецкими аппаратами и обратил их в бегство. Продолжив патрулирование, он заметил ещё один самолёт противника и снова пошёл в атаку. После короткой перестрелки неприятельский пилот был убит (две пули попали ему в голову), и управление машиной перехватил наблюдатель, который попытался совершить посадку, но на пробеге аппарат скапотировал и разбился (наблюдатель получил травмы, но выжил). При ближайшем рассмотрении «немцем» оказался австрийский «Бранденбург» C.I 27-й серии из 10-й авиароты.

В полученной группой поздравительной телеграмме командующий Особой армией даже не предлагал, а предписывал обратиться с представлением о награждении лётчика. Командир группы оформил затребованную бумагу, и 8 месяцев спустя герой был награждён орденом Св. Георгия 4-й степени.

За пять месяцев существования Особой авиагруппы (впоследствии Боевой авиагруппы Юго-Западного фронта) её лётчики совершили более 400 боевых вылетов и провели более сотни воздушных боёв, в которых одержали 11 или 12 побед, а затем собственное командование на целый квартал вывело из строя свою самую успешную и наиболее боеспособную тактическую единицу истребительной авиации.

Впрочем, началось всё со вполне здравой идеи перевести группу на более активный фронт, и 12 января она получила приказ о перебазировании в Румынию. Всего через несколько дней после начала «вояжа» начались первые неприятности: железнодорожное путешествие на юг оказалось крайне неспешным, и эшелоны, на которые погрузились отряды, регулярно простаивали на разъездах и станциях, пропуская считавшиеся более важными грузы, и по нескольку дней отстаивались на запасных путях в ожидании свободных паровозов.

27 января авиаторы добрались до станции Яссы, где вновь застряли на продолжительный срок. Через неделю ожидания командир группы обратился к начальнику гарнизона с просьбой предоставить для базирования соединения аэродром местной авиашколы, но получил отказ, т.к. место успела «застолбить» румынская эскадрилья. В ответ группу «отфутболили» на сто с лишним километров южнее, в Бырлад. После Ясс, однако, начинались рельсы европейской железнодорожной колеи, и, следовательно, требовалась либо смена колесных пар, либо вагонов целиком, но ни того, ни другого гарнизонный начальник выделять не стал. В довершение неприятностей личный состав группы отказались ставить на довольствие, что делало жизненно важным вопрос добывания хлеба насущного.

Всё это заставило командира группы отправиться разбираться в штаб Румынского фронта, а оставшегося за старшего Козакова – телеграфировать командующему авиацией Юго-Западного фронта с просьбой принять их обратно. Решение об этом приняли в начале февраля, но погрузку в вагоны отряды начали только 16 марта, а последний из эшелонов отправился ещё через два дня.

Обратная дорога заняла меньше времени, и 25 марта отряды заняли новые аэродромы и начали установку палаток, сборку самолётов и проводку телефонных линий, а 27 марта лётчики группы приступили к боевому дежурству.

За время бесплодных скитаний произошло несколько изменений организационного характера: в марте группе присвоили номер 1, её штат дополнили отдельным управлением (штабом), должность командира стала «освобождённой» (прежде группой командовал старший из командиров отрядов), а в помощь ему выделили заместителя, также освобождённого от «отрядных» обязанностей.

В апреле Козаков был произведён в чин ротмистра, утверждён в должности командира группы и награждён орденом Св. Анны 2-й степени с мечами «за воздушные разведки под г. Двинском в январе-феврале 1916 г.» В том же месяце за ним закрепили новый истребитель («Ньюпор»-17 с серийным номером N1910), а старую «девятку» переквалифицировали в резервно-тренировочную машину.

Утром 23 апреля он вместе с двумя лётчиками 19-го КАО (командиром отряда Аргеевым и поручиком Жабровым) встретил пару неприятельских разведчиков типа «Альбатрос», и три «Ньюпора» дружно пошли в атаку. Один из противников, за которым гонялся Аргеев, после недолгого маневрирования перешёл в крутое пикирование и начал уходить на запад. Русский лётчик вскоре был вынужден прекратить его преследование, опасаясь попасть под зенитный огонь, и с высоты 1400 м наблюдал, как окутанный дымом аппарат приземлился в расположении противника, но из-за деревьев и поднявшегося дыма оказалось невозможным рассмотреть последствия приземления. В русской авиации принуждённый к посадке самолёт считали точно таким же успехом, как и упавший горящим, поэтому имеющихся свидетельств было достаточно для подтверждения победы, которую Козаков приказал записать на счёт Аргеева (однако в документе со списком своих побед, составленным Козаковым в ноябре 1917 года, она тоже присутствует).

Вечером 28 апреля Козаков в очередной раз участвовал в патрулировании в составе отделения (звена) своего бывшего отряда. Недалеко от линии фронта патруль встретил три неприятельских самолёта и вступил с ними в бой. Козаков на «Ньюпоре»-17 в паре с двухместным «Ньюпором»-10 (пилот прапорщик Леман, летнаб капитан Поляков) сражались с одноместным аппаратом, который они посчитали «Фоккером». Не исключено, что они были правы, и это действительно был «Фоккер» D.II, или D.III, но более вероятно, что они встретились с более современным «Роландом» D.II, принадлежавшим одному из трёх полуофициальных истребительных кампфштаффелей, созданных в составе немецкой армии «Юг».

Вражеский истребитель был повреждён и вышел из боя пикированием. Что с ним стало потом, лётчики не видели, но позже пришло сообщение от наземных войск о том, что он успешно совершил вынужденную посадку. Козаков вновь записал победу на счёт своих подчинённых.

4 мая Козаков и Аргеев (оба на «семнадцатых») перехватили одиночный разведчик «Альбатрос» C.III из 242-го артиллерийского авиаотряда и сбили его в скоротечном бою. Немецкий лётчик относительно удачно посадил повреждённую машину, но всё же перевернулся на пробеге. Впрочем, экипаж получил лишь лёгкие ранения, а самолёт – незначительные повреждения, и после ремонта «Альбатрос» был включён в состав русского 1-го артиллерийского авиаотряда. На этот раз победа была записана на обоих участников, и ротмистр Козаков стал асом по общепринятому франко-американскому определению этого термина.

Утром 12 мая он уже в одиночку провёл на «Ньюпоре»-17 воздушный бой с «Бранденбургом», сумевшим уйти на свою сторону фронта. Сам лётчик посчитал этот самолёт только подбитым, но позже от пехоты пришло подтверждение его падения.

Ровно две недели спустя командир группы снова участвовал в бою совместно с командиром 19-го КАО. На этот раз они на тех же аппаратах, что и раньше, перехватили и сбили ещё один разведчик, «Бранденбург» C.I серии 63.5 из австрийской 25-й авиароты. Неприятельскому пилоту удалось совершить посадку без аварии, и так как с момента приземления до прибытия русских солдат прошло некоторое время, экипаж успел поджечь свой аппарат.

3 июня Козаков в одиночку преследовал уходящий со снижением «Альбатрос», расстреляв в безрезультатных атаках почти весь боекомплект, так что когда на помощь разведчику пришла пара «Фоккеров» (в действительности «Роландов» или «Альбатросов»-истребителей), ему самому пришлось спасаться бегством.

Четыре дня спустя лётчик сумел отыграться за эту неудачу. Тем утром он поднялся на перехват двух неприятельских самолётов. Его обычный N1910 был неисправен, так что лётчику пришлось взять старый добрый N222. Оба немца летели по одному маршруту, но на разной высоте, и когда Козаков их нагнал, он осознал, что скороподъёмности его «престарелого» аппарата явно не хватает: противник уже успел развернуться в сторону линии фронта, и уйдет на свою территорию прежде, чем «девятка» сумеет набрать высоту для атаки.

Тогда ас задрал вверх нос своего истребителя и открыл непрерывный огонь, продолжая стрелять до тех пор, пока потерявший скорость «Ньюпор» не свалился на крыло. Не известно, сумел ли он попасть в цель, но нижний из немецких разведчиков начал разворачиваться, чтобы вступить в бой, верхний же продолжил прямолинейный полёт и быстро скрылся из виду, не пожелав оказывать помощь товарищу. Как только противник начал маневрировать и отстреливаться, у российского истребителя появилось время набрать ещё немного высоты, и во второй атаке «Румплер» C.Ia из 24-го авиаотряда был подбит и пошёл на посадку.

Победитель приземлился рядом с проигравшими, оказал им первую помощь (оба немца были ранены), дождался подхода пехотинцев и, отправив пленных лётчиков в штаб и обеспечив охрану трофея, перелетел на свой аэродром. Командарм 7-й Армии оставил резолюцию на рапорте об этом бое: «Благодарю славного и доблестного лётчика Козакова. Наградить». Однако награждение так и не состоялось – возможно, просто не успели оформить всю необходимую «бюрократию» до смены власти.

Ранним утром 14 июня Козаков летал в паре с прапорщиком Леманом (оба на «семнадцатых»). Во время патрулирования они заметили три неприятельских самолёта и пошли на сближение. Догнав противников, Козаков атаковал одного из них, и после нескольких попаданий враг стал уходить в западном направлении с резким снижением. Не став преследовать «подранка», лётчик переключился на следующего. После короткого боя этот «германец» также стал быстро снижаться, его наблюдатель прекратил огонь, турельный пулемёт замер в одном положении, а сам самолёт летел как-то неуверенно.

Козаков понял, что летнаб погиб или тяжело ранен, а пилот либо также ранен, либо едва удерживает сильно повреждённую машину в прямолинейном полёте, и поэтому также прекратил огонь и просто летел, наблюдая за противником. Видя, что немец не собирается немедленно идти на посадку, а пытается уйти на свою территорию, Козаков опять пошёл в атаку, но из-за отказа оружия не смог сразу добить «подранка», а потом прекратил преследование, чтобы не оказаться над немецкими траншеями на высоте всего 200 метров.

Из-за небольшой высоты полёта, сократившей радиус обзора, он не видел, что затем стало с его жертвой, но, по свидетельствам Лемана и наземных войск, немецкий самолёт разбился вскоре после пересечения линии фронта. Вполне возможно, что это была машина из 242-го артиллерийского отряда (ранены оба члена экипажа).

Тем же утром через несколько часов после первого вылета те же лётчики поднялись по тревоге и направились в сторону разрывов зенитных снарядов. При ближайшем рассмотрении «нарушителями» оказались три вражеских самолёта-разведчика, но один из них сразу же отвалил в сторону и скрылся из виду. Козаков атаковал ведомого в оставшейся паре, но ответным огнём немецких стрелков был ранен в правую руку сразу четырьмя пулями и вынужден был прекратить бой и быстро возвращаться на аэродром.

Оставшийся в одиночестве, Леман с пикирования атаковал того же «германца», одной длинной очередью выпустив по нему треть боекомплекта. За самолётом потянулся шлейф дыма, и он начал снижаться, но добить его не позволил второй «германец», сам устремившийся в атаку. В ходе этого боя пулемёт на «Ньюпоре» заело, и пока лётчик устранял неисправность, его противник сумел сбежать.

Позже выяснилось, что самолёт («Румплер» C.Ia из 29-го авиаотряда), который последовательно атаковали оба наших лётчика, так и не добрался до линии фронта, а с пробитым радиатором приземлился на одном из русских аэродромов. На эту победу Козаков претендовать не стал, и её записали на счёт его ведомого.

Самого Козакова эвакуировали в тыловой госпиталь. Хотя одна из пуль повредила локтевой сустав, все ранения оказались лёгкими, и уже 27 числа он вернулся на фронт, а на следующий день группа получила приказ на перебазирование в сектор соседней армии того же фронта. «Наземный эшелон» начал перебазирование 1 июля, самолёты перелетели на новые аэродромы днем позже, а 6 июля начались боевые вылеты на новом месте.

Однако в тот же день началось немецкое наступление, и в два часа пополудни началась эвакуация группы на восток. После серии перемещений с места на место 1-я БАГ возобновила боевые действия 14 июля.

Тем утром Козаков в паре со своим заместителем подъесаулом Шангиным (оба на «Ньюпорах»-17) вступил в бой с одиночным разведчиком противника. Атакованный «Альбатрос», преследуемый Козаковым, уходил со снижением на запад, но русский лётчик не стал сильно рисковать над неприятельской территорией и на последнем этапе лишь следил за противником с высоты более 1000 метров. Тот сначала снизился до 200 метров, а затем приземлился (по мнению Козакова) или упал (по докладу Шангина). Ввиду сложной оперативной обстановки запросов о подтверждении в наземные части не делали, обойдясь только рапортами лётчиков. По крайней мере, в одном из документов победа была названа совместной, но официально её записали на одного Козакова, и он стал «дважды асом» по американской терминологии.

Утром 20 июля командир и его заместитель в 10 верстах от своего аэродрома встретили ещё один одиночный разведчик («Бранденбург» C.I серии 64.5 из 26-й авиароты). В коротком бою австрийский пилот был убит в воздухе, а летнаб ранен, но сумел взять на себя управление и посадить машину. На этот раз победу записали на обоих участников боя.

На следующий день состоялось ещё одно (и не последнее) перебазирование, но продолжительных перерывов в боевой деятельности больше не было.

26 июля во время утреннего патрулирования Козаков и Шангин провели три воздушных боя с одиночными разведчиками противника. Первый пикированием ушёл на свою территорию. Второй был подбит и «снижен» до 50 метров, но сумел пересечь линию фронта, после чего преследование было прекращено, но издалека лётчики наблюдали, как он совершил вынужденную посадку (победа была засчитана Козакову). Третий также попал под удар, но сумел благополучно уйти, к тому же его стрелок умело «огрызался», и Козаков был ранен в ногу, но остался в строю и уже на следующее утро вновь поднялся в воздух.

В середине лета 1917 года асу предложили пост начальника Военной школы воздушного боя в Евпатории, но он вовсе не собирался «почивать на лаврах» в тылу: «На должность начальника школы воздушного боя очень прошу не назначать. Хочу быть только в группе. Благодарю за предложение. Ротмистр Козаков».

Поздним утром 16 августа Козаков поднялся на перехват самолёта противника, о котором на аэродром сообщили по телефону, но, прибыв в указанный район, «нарушителя» не обнаружил и решил заняться «свободной охотой». Встретив во время патрулирования одиночный немецкий разведчик из 24-го авиаотряда (не исключено, что тот самый, который он должен был перехватить), он пошёл в атаку. Вскоре сбитый самолёт рухнул на землю, от удара его мотор зарылся в почву, а плоскости и куски фюзеляжа разбросало по сторонам. По обломкам тип самолёта установить тогда не сумели, но, судя по таким деталям, как «элероны на верхнем и нижнем крыле» и «руль высоты один сплошной», это был «Альбатрос» C.X или C.XII.

25 августа крупная по меркам русской авиации группа истребителей 1-й БАГ (шесть машин) была поднята на перехват, но неприятельского самолёта в указанном районе опять не оказалось, и Козаков повёл шестёрку на неприятельскую территорию и начал патрулирование вдоль линии фронта. Ровно в полдень он с несколькими (но не всеми) ведомыми атаковал одиночный самолёт противника, который задымился и, резко снизившись, пошёл на посадку.

К сожалению, имеющиеся записи об этом бое не дают ни перечня участвовавших в боевом вылете пилотов, ни фамилии тех, кто пошёл в атаку с Козаковым. Непонятно также, кому именно эту победу засчитали и засчитали ли вообще. Если исходить из того, что о судьбе вражеской машины докладывали прапорщики Земблевич и Смирнов, именно они и были участвовавшими в бою ведомыми.

29 августа с аэродрома авиагруппы заметили разрывы зенитных снарядов, и Козаков поднялся на перехват. Приблизившись к месту действия, он обнаружил идущий в восточном направлении одиночный разведчик. Дав ему возможность подальше углубиться на нашу территорию, лётчик пошёл в атаку, и вскоре незначительно повреждённый «Бранденбург» C.I 269-й серии с экипажем из 18-й авиароты стал трофеем русской армии. Эта машина осталась в группе, став личным транспортным средством своего пленителя, ставшего уже «трижды асом».

8 сентября Козакову присвоили чин подполковника, однако сам он узнал об этом только через месяц, поэтому во всей переписке, посвящённой воздушному бою 10 сентября, он проходит под прежним званием. В тот день около полудня Козаков вылетел на перехват самолётов противника, по которым вела огонь зенитная артиллерия. В этот раз это оказалась тройка «одностоечных и одноместных неприятельских истребителей», которые в одном из рапортов были идентифицированы как «Фоккеры», но в действительности, скорее всего, были «Альбатросами» D.III. Чуть позже к немецкой тройке присоединился четвёртый самолёт.

Ровно в полдень наш лётчик сумел набрать необходимую высоту и стал готовиться к атаке. В тот же момент появился ещё один «Ньюпор» (старший унтер-офицер Ширинкин из 7-го авиаотряда истребителей), и оба лётчика атаковали одновременно.

Самолёт, атакованный Ширинкиным, быстро пошёл вниз (по свидетельствам пехотинцев, он упал за линией фронта), но и чернохвостый «Ньюпор» тоже попал под обстрел и свалился в штопор. Оставшись один против трёх, Козаков не стал спасаться бегством, а продолжил бой. Один из немцев как-то незаметно исчез, а два других некоторое время сражались, а затем тоже стали уходить на свою территорию. После того, как последний из них пересёк линию фронта, русский лётчик, расстрелявший весь боекомплект, прекратил преследование и вернулся на аэродром.

В целом, сентябрь для авиации восточного фронта стал началом периода затишья, и число воздушных боёв заметно сократилось, только уменьшаясь и в последующие месяцы. Последний воздушный бой лётчики 1-й боевой авиагруппы провели 13 ноября, то есть, уже при новой власти. В тот день Козаков и Смирнов, оба на истребителях «Спад»-7, атаковали два неприятельских самолёта, один из которых резко снизился и совершил вынужденную посадку в расположении противника. Победу записали на обоих участников.

20 ноября подполковник Козаков выполнил свой последний боевой вылет в Великой войне, а 24 ноября его назначили исполняющим обязанности командира 7-го авиадивизиона с сохранением за ним и должности командира группы. Это назначение смело можно назвать венцом карьеры аса, так как война на восточном фронте близилась к завершению.

В первых числах декабря до Юго-Западного фронта дошёл приказ «О демократизации армии», отменивший все звания и награды, а 5 декабря гражданин Козаков передал своим подчинённым спущенный сверху приказ «прекратить всякие полёты на фронте» – Советская Россия выходила из мировой войны.

9 декабря в 1-й БАГ прошли «демократические выборы» нового командира, которым стал бывший унтер-офицер Павлов, передача дел которому состоялась 11 декабря, а неделю спустя на общем собрании 19-го корпусного отряда Козаков был избран его командиром, вернувшись к должности, которую он занимал годом ранее.

В конце 1917 года начался настоящий исход лётчиков-офицеров из строевых частей, и Козаков также стал частью этого процесса: во второй половине декабря он заболел и убыл для лечения в Киев, откуда обратно в часть уже не вернулся.

Всего за время «империалистической» войны Александр Александрович Козаков прямо или косвенно «поучаствовал» в 20 воздушных победах (или 21, если считать самолёт, сбитый Ширинкиным), из которых 15 или 16 были записаны на его счёт. Для западного или итальянского фронта это был бы не слишком выдающийся результат, даже если учитывать только период до конца 1917 года, но для русской авиации и восточного фронта вообще это был рекорд.

Кроме перечисленных выше наград, во второй половине 1917 года ас получил от союзников-французов Рыцарскую (младшую) степень ордена Почётного Легиона (Chevalier de la Legion d’Honneur) и Военный Крест с одной пальмой, но даты награждений, к сожалению, не известны.

Весной 1918 года в Москве Козаков был поставлен на учёт как авиационный специалист, и вместе с несколькими другими опытными авиаторами побывал на приёме у Троцкого. Расстались стороны недовольными друг другом, и в июне (отсюда и далее все даты приведены по новому стилю) Козаков вместе с ещё несколькими лётчиками выехал в Мурманск. Документы для этого путешествия, а также пароли и явки на маршруте им предоставил капитан Хилл из английского посольства.

Сразу по прибытии на место авиаторам предложили службу в планируемом к формированию Славяно-британском авиационном корпусе. Лётчики поначалу от этого отказались, попросив отправить их на любой фронт войны против Германии, однако чуть позже всё же согласились с первоначальным предложением. Тем не менее, от чести стать начальником штаба русской половины Славобрита Козаков, получивший чин лейтенанта Королевских ВВС, всё же отказался. Вместо этого он принял пост командира 1-го авиационного отряда (в английских документах проходил как «сквадрон»), который, впрочем, ещё только предстояло сформировать.

Формирование части началось в июле, но самолёты (два истребителя «Ньюпор»-17 и «Ньюпор»-23, а также несколько разведчиков «Сопвич-Полуторастоечный» французского производства) она получила только в начале августа после занятия союзниками Архангельска. 15 августа формирование было завершено, и отряд выдвинулся на так называемый железнодорожный фронт (зона боевого соприкосновения красных и белых сил у железной дороги Архангельск – Вологда, отделённая десятками километров тайги и болот от речного (двинского) фронта). Тогда же командир отряда стал капитаном, а рядовые пилоты, ранее принятые максимум в сержантском звании – лейтенантами RAF.

Первый боевой вылет был выполнен 19 августа, а 17 сентября отряд перебросили на речной фронт. В начале октября союзники провели там относительно удачное наступление, но в конце месяца уже красные атаковали на железнодорожном, отрезав от основных сил одну английскую пехотную колонну (несколько батальонов), и 1-й отряд отправили ей на помощь. Лётчики приземлились в расположении попавшего в окружение соединения и некоторое время пытались летать оттуда, но затем авиаторам тоже пришлось взять в руки винтовки и обороняться в стенах Сийского монастыря. В начале ноября осаждённые сумели прорвать кольцо блокады и даже утащили с собой самолёты.

Тем временем красные ударили и на речном фронте, и отряд Козакова снова вернули туда. На «новом старом» месте его вместе с русским 2-м авиаотрядом и английским флайтом «B» свели в Двинский дивизион (в английских документах Двинские Силы).

Во второй половине ноября из-за сильных морозов на земле наступило затишье, а активность действий авиации резко сократилась. Пауза продолжалась два месяца, а во второй половине января с улучшением погоды большевики возобновили наступление. 24 января во время одного из разведывательных полётов на «Сопвиче» Козаков был ранен винтовочной пулей в грудь, но сумел благополучно приземлиться на передовом аэродроме подскока.

Через месяц он вернулся в часть, но до начала марта не летал. Вскоре после возвращения из госпиталя он получил подарок от англичан – истребитель «Сопвич Кэмел». После пленения прежнего командира дивизиона в конце апреля и до прибытия нового в мае Козаков в течение нескольких недель исполнял его обязанности.

За время Гражданской войны Козаков был награждён двумя английскими наградами: DSO (Distinguished Service Order, что обычно переводят как «Орден за выдающиеся заслуги») в октябре 1918 и DFC (Distinguished Flying Cross, «Крест за лётные заслуги») в марте 1919 гг.

В мае 1919 года пополненный людьми и техникой авиакорпус прошёл реорганизацию, в ходе которой место прежних английских флайтов (отрядов) заняли сквадроны (дивизионы), а русские авиаотряды теперь по-английски именовались флайтами. Козаков был произведён в майоры и назначен командиром 1-го дивизиона (сквадрона), укомплектованного русскими лётчиками.

В июле с подачи лейбористов британский парламент принял решение об отзыве экспедиционных сил из России, и для того, чтобы прикрыть вывод войск и хоть немного облегчить положение остающихся в Северной области белых, командование решило провести ещё одно наступление на речном фронте, оказавшееся на удивление успешным. Красные беспорядочно бежали, но развивать наступление англичане не стали, а белым это было не по силам, поэтому операция лишь отдалила неизбежный конец, но не могла переломить ситуацию.

Авиация оказала существенную поддержку наступающим, и одним из наиболее отличившихся пилотов был Козаков, на своём истребителе с бреющего полёта штурмовавший неприятельские позиции непосредственно перед тем, как пехотинцы начали атаку.

1 августа Козаков решил облетать только что отремонтированный истребитель «Сопвич Снайп» и заодно проводить двух своих товарищей, переведённых в Сибирь к Колчаку. После взлёта он набрал высоту 100 метров, а затем «при полном повороте направо самолёт перешёл на нос и при работающем моторе врезался в землю возле одной из палаток» аэродрома. Так внезапно закончилась жизнь лучшего русского аса Первой мировой войны. Была ли его гибель следствием несчастного случая, или он сам направил самолёт в землю – достоверно определить уже вряд ли возможно…