«Цветны и доспешны»

Московские великие князья XVI века были хорошо осведомлены о психологическом эффекте, производимом на неприятеля нарядным, живописным войском. Поэтому они требовали от своих начальных и ратных людей, чтобы те являлись на государеву службу «красно» и «цветно». Что представляло собой облачение детей боярских XVI века и каких целей оно помогало достигать?

Греческие премудрости

В старом византийском военном трактате конца VI века, известном под названием «Стратегикон» и приписываемом императору Маврикию, говорилось, что «ромеи [византийцы; здесь и далее — примечание автора] и все другие народы, изучая издали боевой строй друг друга, склонны определять по внешнему виду, что более грозными в сражении оказываются те, у которых больше блестит оружие». Составитель трактата, конечно, с этим был не согласен, ибо был уверен в том, что исход битвы предопределяют Божественное предопределение, искусство и мужество стратига-военачальника. Однако, следуя общему поверью, он всё же счёл посоветовать начинающему стратигу скрывать до последнего момента блеск оружия и доспехов своих воинов с тем, что «когда по условленному сигналу враги его [оружие и доспехи] внезапно увидят, их сознание будет потрясено, отчего они впадут в страх ещё до начала сражения…».

Прошло полтысячелетия, и другой византийский военачальник, Кекавмен, подводя на склоне лет итоги своей многолетней ратной службы, писал, обращаясь к тому, кто возьмёт в руки его записки:

«Знай, что если у стратиота конь, одежда и оружие хороши, а вдобавок стратиот храбр, то он окажется равным двум. Если он робок, то знай, что приободрится и средним будет в деле. А если он неряха, имеет седло большое, стремена неудобные, коня плохого, то знай, что, если он и храбр, то помышляет заранее о собственном спасении посредством бегства…».

Конечно, эти наставления противоречат классическому римскому опыту (римские консулы, воспитанные в строгости и простоте, с презрением относились к варварской, как они полагали, роскоши неприятелей – всяких там кельтов, сирийцев или парфян). Однако римские легионы, в особенности в эпоху расцвета Империи, скованные железной дисциплиной, отменно обученные и убеждённые в своём превосходстве над любым неприятелем, не особенно и нуждались в такого рода «допинге». Византийские же стратиги действовали в иной ситуации, и в их стратегиконах-наставлениях по военному делу большое внимание уделялось именно моральному фактору. В нём византийские воеводы видели один из важнейших способов повышения боевого духа подчинённых им воинов-стратиотов — и, как следствие, достижения победы. Да и на варваров, впечатлительных как дети, вид блестящих имперских тагм и банд оказывал неизгладимое и сокрушительное, вбитое на уровне подкорки впечатление-воспоминание о величии и могуществе Империи. Грех было не воспользоваться таким «бонусом» перед завязкой решительной битвы!

«Видети было их цветно …»

Доподлинно неизвестно, читали ли государи и воеводы Третьего Рима — Русского государства — наставления стратигов Рима Второго, Византии. Однако в том, что они были хорошо осведомлены о психологическом эффекте, производимом на неприятеля нарядным, живописным войском, сомневаться совершенно не приходится. Хорошо усвоив эти прописные (для того времени) истины, московские великие князья и государи требовали от своих начальных и ратных людей, чтобы те являлись на государеву службу – ратную ли, дипломатическую ли, или иную какую, «красно» и «цветно».

Так, например, в 1514 году, готовясь к встрече османского посла, великий князь Василий III требовал от своих детей боярских, отряженных встречать бусурманского посланника, чтобы те «имали с собою платье лутчее, чтобы там сьехався, видети было их цветно», и произвели своим блестящим и богатым внешним видом на турка и его сопровождающих должное впечатление – чай, не шильники и шестники какие-нибудь служат великому князю и государю всея Руси.

Прошло чуть больше четверти века, и в 1541 году крымский «царь» Сахиб-Гирей I явился «в силе тяжце» на берега Оки с тем, чтобы покарать своего неверного улусника, малолетнего царя Ивана IV. Удобно расположившись на ковре в окружении многочисленной свиты на прибрежном холме с тем, чтобы наблюдать, как доблестные воины Аллаха «перелезут» через Оку, хан и его мурзы вдруг «узре», что «идут болшие полки да и правая рука и левая; и начат царь зрети и дивитися, что идут люди многие, учредив полки красно: видят, а люди цветны и доспешны…».

Продолжая свой рассказ, русский летописец писал, что изумлённый этим зрелищем «царь» подозвал к себе государева изменника князя Семёна Бельского, пообещавшего Сахиб-Гирею беспрепятственный проход к Москве, и своих мурз. Когда же они подошли к нему поближе, хан буквально взорвался от гнева – как же так, «сказали ми есте, что великого князя люди х Казани пошли, а мне и встречи не будет»! И что же он, «Великие орды великий царь силы находец и победитель», убаюканный этими обещаниями, узрел? «Яз столко многых людей и нарядных, ни кутазников, ни аргумачников не лучися видати в одном месте; а старые мое татарове, которые на многых делех бывали, то же сказывают, что столко многих людей нарядных в одном месте нигде не видали»! И неожиданно открывшееся «царю» величественное зрелище государевых ратей (чьи «хоругви, точно живые, колышутся», а доспехи их «будто вода, что при ветре струится, шлемы золоченые на головах их, словно заря утренняя в ясную погоду, светятся, яловцы же шлемов их, как пламя огненное, колышутся») вкупе с упорным сопротивлением державших оборону по Берегу передовых русских полков вынудили «царя» несолоно хлебавши повернуть назад в Крым. Должный эффект был достигнут!

А вот отсутствие «цветности» и «нарядности» порой имело как раз противоположный эффект. В 1425 году, когда после смерти великого князя Василия Дмитриевича вспыхнула распря между его сыном Василием и братом Юрием, митрополит Фотий взялся помирить дядю и племянника. Узнав же о том, что митрополит едет к нему в Галич, Юрий Дмитриевич подключил к делу, как нынче говорится, свой административный ресурс и не только сам, со своими детьми, двором, боярами и «лутчими людим» выехал навстречу Фотию, но и, по словам летописца, «чернь всю собрав из градов своих и волостеи, и из сел, и из деревень, и бысть их многое множество…». Увы, на митрополита «многое множество» собранных по княжескому повелению народу не произвело никакого впечатления. Точнее, произвело, но обратное тому, на которое рассчитывал князь. Фотий, «воззрев на он народ, яже на горе стояще», заявил Юрию Дмитриевичу с плохо скрытой усмешкой: «Сыну, не видах столико народа в овчих шерьстех». «Вси бо бяху в сермягах, – пояснил летописец, – князь бо хоте явитися, яко много людеи име, а святитель в глум сии вмени себе…». Одним словом, хотели как лучше, а митрополит совсем не впечатлился от вида многого множества сермяжного народа и на переговорах занял твёрдую и непреклонную позицию. А вот если бы Юрий Дмитриевич собрал на встречу митрополита людей многих и нарядных, кто знает, как повернулась бы история дальше?

Но вернёмся к главной теме нашего рассказа. Минуло ещё чуть меньше четверти века после нашествия Сахиб-Гирея, и в 1564 году кардинал Коммендоне, папский нунций-посланник в Польше, писал из Варшавы своему итальянскому адресату примечательные слова. По его словам, русские имели обычай «перед вступлением в битву надевать сверх оружия драгоценные разноцветные одеяния, так что русское войско имеет вид прекрасного цветущего луга».

И последний пример, относящийся к самому концу XVI века. Готовясь в 1598 году к встрече крымских послов, изрядно поднаторевший в интригах царь Борис Годунов не повторил ошибки прямолинейного и простодушного князя-воина Юрия Дмитриевича. По его указу велено было явиться на польскую «стойку» всем «воеводы, и дворяня, и дети боярские нарядные и цветные, и лошади бы у них были лутчие, … чтоб их крымские посланники видели». Вдобавок ко всему «царские» посланники, ожидая аудиенции у Бориса, всю ночь напролёт вынуждены были выслушивать канонаду, устроенную московскими ратными людьми. И наутро, проехав семь верст сквозь строй разодетых и разукрашенных государевых служилых людей, крымские послы, о чём с явным удовлетворением записал летописец, «видяху такое великое войско и слышаху стрелбу, велми ужасошася и приидоша ко царю и едва посолство можаху исправити». Довольный впечатлением, произведённым на татар, Борис пожаловал их «своим великим жалованием и отпусти их [послов] с великою честию…».

Варварское великолепие

Впрочем, поскольку подобное впечатление строится на свидетельствах летописцев и письмах, может возникнуть справедливый вопрос — а нет ли тут преувеличения? Может быть, книжники следовали правилам неписанного литературного этикета, неким формулам, а итальянский кардинал описывал московитских варваров так, как и положено описывать варваров – любящими внешний блеск, показную роскошь и тому подобную красивость? Что ж, обратимся к сухому языку актов и документов той эпохи и посмотрим, в каком виде являлись дети боярские на государеву службу.

Для начала о смотрах. Летом 1556 года Иван IV устроил большой смотр всего своего воинства, приказав воеводам и своему двоюродному брату, князю Владимиру Старицкому, «во всех местех смотрити детей боярских и людей их», «да уведает государь свое воинъство, хто ему как служит, и государьское к ним по тому достоинству и жалование». По итогам этого смотра несколько позднее была составлена т.н. «Боярская книга», в которой были внесены записи о «людности и оружности» детей боярских государева полка. Посмотрим на записи, сделанные в ней разрядными подьячими.

Так, некто Леваш Иванов сын Яковля Олтуфьев явился на смотр «на коне в пансыре [кольчатый доспех], на пансыре тегиляй толстой камчат [т.е. стеганый мягкий доспех, сделанный из камки, шелковой цветной узорчатой ткани]». Будай Угримов сын Болтин был на смотре, согласно записям, «в доспесе в пансыре и в шеломе и в наручахс лохти…». Князь Иван княж Федоров сын Горчаков был «в доспесе с копьем дав шапке, да на нем же тегиляй бархатен…». Иван Иванов сын Петров Заболоцкий прибыл на смотр «в бехтерце [кольчато-пластинчатый доспех] и в шапке…». Послужилец сына боярского Никиты Семёнова сына Вердеревского приехал в камчатом тегиляе «з горностаи» (хозяин не поскупился, выдал своему верному слуге тегиляй, подбитый горностаем – мехом зверька, которым принято подбивать мантии королей и аристократов). Этот перечень можно продолжать довольно долго. Пансыри, бехтерцы, куяки, юмшаны (у Никиты Фёдорова сына Вышеславцевы был юмшан, «а на верх доспеха приволока бархатна» – то есть доспех был крыт бархатом), тегиляи, зерцала, наручи, наколенки, шеломы, шапки железные, медные, бумажные – список более чем впечатляющ!

Но снова можно возразить – ведь это смотр, и на него сын боярский должен был явиться во всём своём блеске и великолепии — с тем, чтобы произвести на государевых дьяков и подьячих должное впечатление и получить положенное ему жалование. Но вот, например, другой документ — духовная грамота сына боярского Григория Дмитриевича Русинова, которую он написал «своим целым умом» в походе (из которого, похоже, что и не вернулся домой) летом 1521 года (в то самое несчастное лето «крымского смерча»). Так вот, согласно грамоте, помимо всего прочего, с собою на службу сын боярский взял «доспеху: шолом шамахеискои [иранского или азербайджанского производства, одним словом, импортный] да бехтерец, а платья: кожух черева лисьи, да с него спорок отлас дымчат [т.е. лисий кожух был покрыт поверх дымчатым атласом], да однорятка колтырская багрова [т.е. суконная, из багрового, темно-красного сукна], да терлик безиннои [хлопчатобумажный], да шапка с соболем, да шапка горлоната [т.е. сделанная из меха, взятого с горла] поношона, да колпак оръдинскои подложены, пугвицы серебряны, да другои колпак здешнеи подложен, да у ожерелья у пристяжново четыре пугвицы серебряны з жемчюги з гурмыцкими…».

Но и это ещё не всё. Это лишь то имущество, что сын боярский взял с собой в последний поход, а домой им было отправлено или же оставлено на квартирах сверх того «шуба лисья горълнатна, да шуба камка багрова на черевех [мех с живота зверя] на бельих, да кожух зендениннои [сделанный из хлопчатобумажной ткани] на черевех не лисьих, да однорядка лазорева лунская [из английского», лондонского» сукна], да терлик отласен багров плечи стеганы, да две шапки с соболем, да три колпаки оръдинские тафтою подложоны», а также «шуба соболья, да шуба камка голуба на черевех на бельих, да терлик камка зелена стеган, да терлик тафта [плотная шелковая ткань] голуба простои, да опашень лазорев зуфнои [шерстяная ткань], да две сорочки с тафтою, да двои порты, да чеботы новы, да чулки лунские лазоревы, да полуголенки багровы, да тарки…».

Согласитесь – разнаряженный Григорий Русинов действительно был подобен цветущему лугу в лазоревой однорядке, поверх которой был багровый атласный терлик, в собольей шапке (или в белом валяном «оръдинском» колпаке с серебряными пуговицами) и в накинутом на плечо лисьем кожухе, крытом дымчатым атласом! И ведь не он один был таким щёголем. У сына боярского Посника Рябинина литовские люди отняли под Полоцком в 1570 или 1571 году «чемодан с платьем, а платья – однорятка бела, сукно влосское [итальянское], обрасцы не ней шиты золотом да серебром по цениной тафте, завяски на ней шолк ал, кисти гирейские з золотом, да терлик тафтян зелен стеган, тафта шарская, кляпыши [костыльки] на нем шолк вишнев цвет, да охабень зуфрян червчат, а на нем пятнатцать пугвиц серебряных да ормяк ордынской, полотенцо тонкое, обрасцы шиты золотом, завязки на нем шолк лазорев, да две сорочки с тясмами, да двои порты пошевные с тясмами…».

Не отставали от детей боярских и прочие служилые люди, чином пониже. Так, у рядового воротника Нечайки те же литовские воровские люди изъяли «однорятку лазореву сукно колтырь, да кафтан теплой заечей под крашениною под синею, да рубашку красную с тясьмою, пугвицы у ней з жемчюги на спенках, а пояс шолков, да две рубашки полотняных, … да двои портки…».

Одним словом, московские ратные люди действительно шли на государеву службу и на битвы, на «прямое дело», как на пир, разодетые в пух и прах. Кардинал Коммендони совсем не преувеличивал, равно как и русские книжники, описывая блестящий и яркий, запоминающийся вид легионов Третьего Рима.

---

Источники и литература:

1. Акты Московского государства 1505–1526 гг. М., 1975.
2. Антонов А. В. «Боярская книга» 1566/1557 годов // Русский дипломатарий. Вып. 10. М., 2004.
3. Кекавмен. Советы и рассказы. СПб., 2003.
4. Новый летописец // ПСРЛ. Т. XIV. М., 2000.
5. Памятники истории восточной Европы. Т. III. Документы Ливонской войны (подлинное делопроизводство приказов и воевод) 1571–1580 гг. Москва – Варшава, 1998.
6. Патриаршая или Никоновская летопись // ПСРЛ. Т. XIII. М., 2000.
7. Сказание о Мамаевом побоище // Воинские повести Древней Руси. Л., 1985.
8. Стратегикон Маврикия. СПб., 2004.