Переход русских к новой стратегии по освоению Полоччины не мог не вызвать ответной реакции у литовцев. В самом деле, право меча было, есть и остаётся правом меча, и никакие бумаги и грамоты с отсылками к древним правам не имеют никакого значения, когда на весы положен булатный клинок. Обе стороны прекрасно это понимали, поэтому Москва стремилась обозначить своё присутствие на спорных территориях, строя на них замки. Вильно же, не поспевая за «партнёрами» в этом хлопотном и дорогостоящем деле, попробовал зайти с другой стороны: если уж не получается помешать противнику строить новые крепости, надо попробовать разрушить те, что уже были возведены на спорных территориях. Построенная на отшибе русскими мастерами и посошными людьми в конце 1566 года крепость Ула представлялась удобной мишенью и стала объектом литовской атаки в конце зимы 1568 года, на излёте Полоцкой войны.
Осада 1.0. Пан жмудский староста под стенами Улы
12 февраля 1568 года великий маршалок литовский Ян Ходкевич подошёл наконец со своим воинством к Уле. Стояние продолжалось без малого три недели и завершилось 4 марта совершеннейшим фиаско: он и его люди отступили несолоно хлебавши, понеся при этом немалые потери. Ходили слухи, что Ходкевич потерял под ульскими стенами аж 5000 человек. Потери литовского воинства, конечно, сильно преувеличены, однако защитники крепости потрепали его рать изрядно.
О том, как проходила эта первая осада Улы, известно из собственноручного «рапорта» пана старосты, который он направил королю. Поначалу дело как будто спорилось. Взятая чуть ли не с боем артиллерия изрядно поработала. По словам Ходкевича,
«в том часе непогодном зимном, напервей стреляно до одное бакшты, которая ест над Улою»,
так что
«тую бакшту и полстены, которая от нее аж до середнее бакшты походит, також збил и здиравил, иж яко щотка, бервенье з стены и з обламков выпадало».
Казалось бы, вот она, удача. Однако московские градодельцы знали своё дело, и хотя деревянные стены и башня немало претерпели от огня литовской артиллерии, однако же нормальной бреши, сквозь которую воины смогли бы прорваться внутрь крепости, так и не возникло. А ведь ротмистры Ходкевича требовали от пана старосты, чтобы он проделал для них в стенах Улы пролом такой ширины, чтобы в нём мог стоять знаменосец и свободно размахивать флагом!
Раз не помогает артиллерия, тогда имеет смысл попробовать дедовский способ. А что, если отправить людей с факелами поджечь городни и башни Ульской крепости? Понятно, что благородные шляхтичи не собирались участвовать в этой грязной работе. Да и пехотинцы-драбы и собранные с панов с лесу по сосенке мужики, вооружённые кто во что горазд, не спешили проявлять героизм на королевской службе. «Вси по лесе, по ровах и по подречью похоронилися», — писал королю Ходкевич. Все его попытки заставить пехоту идти вперёд не имели успеха, даже когда пан жмудский староста обнажил свой клинок и, как он писал, «окровавил его». Более того,
«чим их (драбов и мужиков — прим. авт.) болш до того гнано, тым ся болши крыли и утекали», —
сокрушался в реляции Ходкевич.
Не лучшим образом повели себя и казаки, «которых я был за пенези свои нанял»: по словам пана старосты, они «ледво до перекопу дошедши поутекали». В общем, пехота не собиралась ни идти на приступ Улы, ни пытаться разрушить её стены и башни, и даже личный пример пана воеводы не смог переломить их «непослушенство». Я, сообщал Сигизмунду Ходкевич, самолично
«зсел есми с коня и сам шол на тое местцо, откуль им с приметом ити казал (…) прозьбою и добротою, (…) упоминалом, просилом и росказывалом».
Бесполезно. Лишь под самое утро, «по долгом напоминанью, прозьбою, грозьбою, везаньем (…) и забиванием», воеводе удалось заставить своих людей
«татарским обычаем, примет, купу за купу, дерева кидать, а так бысьмы ся могли до перекопу, а потом аж и под обламки подметать»,
так что можно было надеяться с Божьей помощью «к лепшему концу прийти». Однако засевшие в замке московиты отнюдь не собирались дожидаться, пока литовцы закончат свою работу, и совершили вылазку. Они не только разогнали рабочих и разметали весь примет, но чуть было не захватили литовскую артиллерию в шанцах, которую бросили и литовские пушкари, и отряженные для их прикрытия драбы. Лишь спешив четыре конных роты и послав их в шанцы, Ходкевичу удалось спасти свою артиллерию от уничтожения.
Низкий моральный дух пехоты, отсутствие мощного осадного парка и неспособность имеющимися средствами вынудить защитников Улы капитулировать вкупе с начавшимися проблемами со снабжением провиантом и фуражом и растущим дезертирством вынудили Ходкевича 4 марта 1568 года отдать приказ об отступлении. Первая литовская осада Улы закончилась провалом и большими потерями.
commons.wikimedia.org
Осада 2.0. Польный гетман под стенами крепости
Неудача разозлила пана жмудского старосту, и по возвращении он захотел отправить вторую экспедицию, намереваясь взять реванш за поражение. Однако и в этом он не слишком преуспел. Русский пристав Андрей Клобуков, сопровождавший посланца Сигизмунда Ю. Быковского обратно в Литву, в отчёте царю сообщал:
«Нынеча сказывают, что в раде староста подляшский Ероним говорил, чтоб го король отпустил под Улу опять, а люди наймовати хотел своими грошми, сколко ему надоба».
Однако, продолжал Клобуков,
«панове рада ему отказала и осенесь деи ты у нас людей перетерял, а не достали ничего».
Насчёт потерь русский посланник в Литве Вислой Булгаков в 1570 году писал в отчёте, передавая слухи, ходившие среди литовских и польских панов:
«Яна Еронимова (то есть жмудского старосту — прим. авт.), не любят всею землею, что ходил к Уле и многих людей истерял, до пяти тысяч человек».
Ула продолжала оставаться бельмом в литовском глазу, и желание убрать его хирургическим путём никуда не делось. В мае 1568 года Сигизмунд II, обеспокоенный вестями, которые приносили «щпегки» и перебежчики с полоцкого «фронтира», отписывал князю Роману Сангушко, что от
«старост и державец замков наших Украинных ведомост нас доходят о злом умысле неприятеля нашого, князя великого Московского, же войско збирает и замки на розных местцах, на кгрунте панства нашого будовати хочет».
commons.wikimedia.org
Дабы эти злокозненные замыслы недруга его королевской милости не сбылись, король предлагал князю Роману, чтобы тот
«для лепшое готовости ку обороне панства нашого с приставства своего, Головчина, до Лукомля ехал и там со всими ротмистрами наших рот ездных на одном местце положил ся».
Задача, которую надлежало выполнить исполняющему обязанности польного гетмана, состояла в том, чтобы
«естлибы люди неприятелские в панство нашо обернули, або замки где на кгрунте нашом будовати хотели», то «тым людем непрителским отпор, а панству нашому оборону чинил, сколко тобе Бог допоможет».
А королевская милость и деньги всенепременно, обещал Сигизмунд, «без каждого мешканя посланы будут».
Искушённый в искусстве малой войны князь Роман решил попытать счастья там, где Фортуна столь безжалостно показала своё нерасположение пану жмудскому старосте. Князь Роман сделал ставку на быстроту и неожиданность: раз не вышло взять Улу правильной осадой, стоит попробовать взять её «изгоном». Имея немногим больше тысячи всадников и с полтысячи пехоты с лёгкой артиллерией, он выступил из Чашников, где была его штаб-квартира, и 20 августа вышел на ближние подступы к Уле. К сожалению, русские источники до обидного мало рассказывают о том, что случилось потом. Зато польский шляхтич Б. Папроцкий, напротив, был весьма словоохотлив, рассказывая о славном подвиге князя Романа. Опираясь на его рассказ, попробуем реконструировать события последних часов истории русской Улы.
Штурм
Князь Роман подступил к Уле в удобный момент: по донесениям «шпегков» и литовских «доброхотов» по эту сторону «фронтира», в крепости как раз должен был смениться гарнизон. Не совсем, правда, понятно, почему смена прибыла раньше, чем начался новый год, а он начинался с 1 сентября, и в сентябре на смену прежним «годовальщикам» должны были прибыть новые. Ответ, возможно, кроется в сообщении посольской книги. В 1570 году Иван Грозный заявил литовским послам, что
«брата же нашего люди наш город пустой Улу пришед засели, в тое время было на нем Божие посещение (то есть эпидемия чумы, которая в ту пору опустошала русские города и волости на северо-западной окраине Русского государства — прим. авт.), поветрием люди повымерли, и нашим людем убытки многие поделали о те поры».
Осмелимся предположить, что понесший большие потери от мора гарнизон Улы, зная о том, что по реке должна прибыть смена, ослабил бдительность, и когда с запада на речной глади показались струги с ратными людьми, в крепости решили, что это свои. Увы, ульские сидельцы ошиблись: это была колонна литовских казаков во главе с ротмистрами Бирулей, Минкой и Оскеркой. Они быстро высадились на берег и зажгли одну из башен со стороны Двины, а другая группа начала прорубаться через «фортку», через которую защитники Улы совершали вылазки в прошлую осаду. В это время сам князь Роман со своей конной ротой и конными ротами ротмистров Тышкевича, Войны и князя Лукомского и двумя ротами драбов под началом ротмистров Тарновского и Рачковского подошёл к Уле с северо-запада, со стороны Туровли, препятствуя тем самым подходу смены гарнизону.
be-tarask.wikipedia.org
Ко времени их появления казаки Бирули расчистили от завалов подступы к замку с напольной стороны, открыв тем самым дорогу для драбов. Часть из них бросилась на приступ со штурмовыми лестницами наперевес, а другая прикрывала действия штурмующих стрельбой из гаковниц и ручниц. Опомнившийся гарнизон начал оказывать ожесточённое сопротивление, но защитников было слишком мало, чтобы отражать неприятельские атаки сразу с трёх сторон. Когда казаки Бирули прорубились через главные ворота и открыли путь внутрь крепости конным ротам, исход штурма был решён — и не в пользу русских. Бо́льшая часть гарнизона или полегла на стенах замка, или сгорела в пожаре, или утонула, пытаясь переправиться на правый берег Двины. Польские источники сообщают, что во взятой крепости попали в плен оба русских воеводы — братья Вельяминовы. Сложно сказать, о ком именно идёт речь: в опубликованных русских разрядных книгах нет упоминаний об ульских воеводах. Что же до Вельяминовых, то это семейство происходило из боярской семьи костромичей Зерновых, и родственниками их были Сабуровы и Годуновы. Компанию воеводам составили 300 «зацных» (знатных) московитов из числа «люда рыцерского».
Также поляки писали о 800 ульских стрельцах, по большей части побитых во время штурма, и о взятых в качестве трофеев 27 пушках и 300 гаковницах. Впрочем, другие источники сообщают, что весь ульский «снаряд» — и пушки, и порох — погиб в огне, испепелившем Улу. Кто тут прав, а кто нет, сегодня вряд ли удастся точно определить. Единственное, что можно предположить — польному гетману удалось по дороге перехватить и разбить отряд стрельцов, который двигался в Улу на усиление поредевшего от болезней местного гарнизона. Кстати, согласно разрядным записям, на годование в Туровлю в 1567–1568 годах был послан стрелецкий сотник Григорий Вельяминов, сын боярский вяземский. Уж не он ли со своими людьми шёл к Уле? Отметим любопытное обстоятельство: в родословцах сказано, что Григорий умер бездетным — не в литовском ли плену окончил живот свой сотник?
Данные об этом отряде попали в сводную реляцию князя Романа об одержанной победе, а уже оттуда — в польские хроники и гербовники.
О потерях самих литовцев во время штурма практически ничего неизвестно. Один лишь А. Гваньини в своей хронике писал, что во время «гвалтовнего» штурма Улы получил пулю из русской пищали некий ротмистр М. Венет с Лепля, командовавший пехотой в войске Сангушко. Доставленный в Витебск ротмистр скончался от полученной раны спустя несколько дней.
commons.wikimedia.org
Головокружение от успехов и отрезвление
Неожиданный успех — неожиданный тем более, если вспомнить о бесславном походе пана жмудского старосты на Улу несколькими месяцами раньше — изрядно вскружил голову князю Роману. Немедля после победы он отписал Сигизмунду и предложил ему организовать подобный рейд на Полоцк. По его словам, в городе было немного русских ратных людей, и неожиданный набег мог вернуть Полоцк обратно под власть великого князя. Обсуждался этот вопрос и с великим гетманом литовским, однако переписка между королём, гетманом и князем Романом так и не привела к какому-то определённому результату. Предложение польного гетмана выглядело весьма соблазнительным, но требовало усиления его воинства и людьми, и артиллерией. Сигизмунд решил, что лучше закрепиться во взятой Уле, сохранив синицу в руках, нежели гоняться за журавлём в небе, и посоветовал Сангушко обратиться за помощью к виленскому воеводе Миколаю Радзивиллу Рыжему, обговорить с ним детали набега на Полоцк, а заодно и испросить у него подкреплений.
Сигизмунд, в отличие от князя Романа, мыслил более широко, и за отдельными деревьями видел весь лес. Король исходил из того, что московиты попробуют вернуть утраченный замок, а ресурсов в его распоряжении было не так чтобы много — во всяком случае, для одновременной атаки Полоцка и удержания Улы их явно не хватало. И ведь как в воду глядел его королевская милость. Ещё не остыли угли Улы, а из Невеля на помощь гарнизону крепости выступила русская «лехкая» рать на три полка, с тремя воеводами, не больше 1000 «сабель» и «пищалей» (впрочем, польские хронисты по своему обыкновению исчислили войско Шереметева в 6000 одних только ногайских татар) под началом одного из лучших воевод Ивана Грозного — И.В. Шереметева Меньшого.
Невельские воеводы, получившие известие о нападении на Улу, не ожидали, что крепость падёт в одночасье. Они полагали, что осада затянется, а тем временем рать Шереметева, действуя на коммуникациях государевых недругов, вынудит противника отступить от замка. Увы, эти расчёты не оправдались, и Шереметев решил не идти к Уле, а отправился опустошать окрестности Витебска.
Однако в Москве от идеи вернуть Улу не собирались так просто отказываться. К сожалению, русские источники не сообщают о новой попытке реванша за августовскую неудачу. Зато в литовских источниках сохранились сведения о ещё одной попытке организовать поход к Уле. В начале октября 1568 года дрисский поручник Ш. Жабровский сообщал исполняющему обязанности польного гетмана, что, по сведениям его «доброхотов» и засланных к неприятелю его королевской милости «шпегков», в Себеже снаряжается новая рать на Улу. Составить её должны были ратные люди Новгородской земли (в частности, с Шелонской пятины), наряд, порох и ядра для этой рати готовились в Полоцке, а возглавить её должны были два воеводы: первым был некий Никифор (уж не о Никите ли Чепчугове, себежском голове в 1566–1567 годах, идёт речь?), а другим — князь Юрий Токмаков. Поручик писал князю Роману, что этот Токмаков пообещал своему государю непременно вернуть Улу. Надо полагать, вряд ли это обещание было беспочвенным, ибо князь Юрий слыл известным экспертом в крепостной войне.
Увы, и на этот раз русским не повезло: удача явно отвернулась от них. Но не потому, что оба воеводы оказались бесталанными. Нет, в ход событий властно вмешался уже упоминавшийся мор. Как сообщал неизвестный информатор поручника, Никифор
«с тым людом тогды тягнул до Улы и вернулся от Полоцка недалеко для поветрея».
Кстати, отметим, раз уж зашёл разговор о море: в декабре 1568 года великий гетман литовский Григорий Ходкевич писал киевскому каштеляну Павлу Сапеге, что
«тою Улою, з Божьего допущенья, на многих местцах, от поветрея в людех великий упад стал, яко в Витебску, в Чашниках, в Могилеве, в Воронычу и на инших местцах».
Мор, передавшийся литовцам от взятых в Уле пленников, утих только к началу декабря.
Конец — делу венец
Итак, чума властно вмешалась в большую политику и предопределила исход борьбы за Улу. Русские воеводы отказались на время — а как оказалось, навсегда — от попыток вернуть потерянную крепость. Однако литовцам от этого сильно легче не стало. Покинуть замок (вернее то, что осталось от него после штурма и пожара) было нельзя — и по чисто военным соображениям, и по идеологическим: война и без того развивалась совсем не так, так представлялось и Сигизмунду, и его панам-раде, и шляхте. Оставление Улы стало бы серьёзным ударом по моральному духу литовского «рыцерства», и без того не слишком высокому. Привести же Улу в порядок было той ещё проблемой, учитывая ставшую притчей во языцех традиционную пустоту в королевской казне и не менее традиционную неповоротливость бюрократии Великого княжества. Великий гетман жаловался в письме князю Роману,
«што так Ваша Милость, милостивый княже, рачиш писати до мене около потреб вшеляких, до будованья замку, на оном же копцу Ульском, спешного и прудкого поратованья, яко людми, жолнери, посохи для роботы, живности, пенезей потребуючи, около того сезде уставичне без перестаня и ден и ночи не всипаючи, пильность и старане працовитое чиню, яковых мог што наборздей подлуг наболшого преможенья и усилованя тыми таковыми потребами Вашу Милость подпереть и посилить».
Сангушко, отчаявшись получить необходимые для восстановления укреплений Улы средства, а также людей и наряд для неё, писал королю, что, быть может, стоит отправить в Москву гонца, чтобы якобы возобновить переговоры о заключении перемирия с московитами, а на самом деле «для того, абы потужнейший способ войны за часом быти мог» — в общем, попробовать выиграть время, чтобы довести до конца работы по восстановлению Улы. В самом деле, в распоряжении исполняющего обязанности польного гетмана было не больше 2000 «пенеязных людей» (наёмников), его собственный почт и немного казаков. В самой Уле сидел ротмистр Тарновский с полутора сотнями «коней» (это по списку, а сколько их было в реальности, знали только Господь и сам пан ротмистр) да ещё несколько сот посошных мужиков, ни шатко ни валко работавших над восстановлением ульских укреплений.
dariocaballeros.blogspot.com.by
К счастью для князя Романа и для великого гетмана, в Москве в 1569 году уже и не помышляли о возвращении Улы. После того, как спала первая горячка, вызванная известием о её утрате, и сам царь, и думные бояре, и разрядные дьяки с подьячими вздохнули с облегчением. Удержание крепости в глубине неприятельской территории в условиях, когда приграничные уезды были изрядно опустошены и войной, и мором, и голодом, превращалось в замысловатый квест, а тут ещё и резкое обострение отношений с Крымским ханством и стоявшим за его спиной Стамбулом! Внимание Москвы всё больше переключалось на южный «фронт», что нетрудно заметить при анализе разрядных записей: события на «крымской украйне» явно выходят в них на первый план. Вряд ли была случайной растущая пассивность русских воевод на литовском «фронтире». В Москве явно решили сконцентрировать силы и средства на разрешении крымского вопроса, а на литовском «фронте» согласиться на перемирие на условиях uti possidetis (поскольку владеете).
Судьба Улы была предопределена. По условиям перемирия Москва молчаливо согласилась с тем, что крепость остаётся под властью Вильно. Позже события развивались таким образом, что ей и подавно стало не до этой пограничной крепости. С утратой Полоцка в ходе Баториевой войны Ула окончательно отошла Речи Посполитой и оставалась на её территории до конца XVIII века.
Литература и источники:
- Акты, относящиеся до истории Западной России, собранные и изданные Археографическою Коммиссиею. — Т. II. — СПб., 1848.
- Еремеев, И.И. Древности Полоцкой земли в историческом изучении Восточно-Балтийского региона (очерки средневековой археологии и истории псковско-белорусского Подвинья). — СПб., 2015.
- Летописный сборник, именуемый Патриаршей или Никоновской летописью // ПСРЛ. — Т. XIII. — М., 2000.
- Любавский, М.К. Очерк истории Литовско-Русского государства до Люблинской унии включительно. — СПб., 2004.
- Любавский, М.К. Литовско-русский сейм. Опыт по истории учреждения в связи с внутренним строем и внешнею жизнью государства. — М., 1900.
- Милюков, П.Н. Древнейшая разрядная книга официальной редакции (по 1565 г.). — М., 1901.
- Памятники дипломатических сношений Московского государства с Польско-Литовским государством. Т. III (1560-1571) // СбРИО. — Вып. 71. — СПб., 1892.
- Разрядная книга 1475–1598. — М., 1966.
- Разрядная книга 1475–1605. — Т. I. Ч. III. — М., 1978.
- Разрядная книга 1475–1605. — Т. II. Ч. I. — М., 1981.
- Разрядная книга 1550–1636. — Т. I. — М., 1975.
- Устинович, Ю.Ф. Система укреплений Великого княжества Литовского и Московского государства во время Ливонской войны на территории Полоцкого воеводства и Витебского повета (1558–1570) // Балтийский вопрос в конце XV – XVI вв. Сборник научных статей. — М., 2010.
- Филюшкин А.И., Кузьмин А.В. Когда Полоцк был российским. Полоцкая кампания Ивана Грозного 1563–1579 гг. — М., 2017.
- Янушкевич, А.Н. Ливонская война. Вильно против Москвы: 1558–1570. — М., 2013.
- Брэжго, Б. Замки Вiцебшчыны. — Вiлня, 1933.
- Archiwum ksiąźąt Lubartowiczów Sanguszków w Slawucie. — T. VII. 1554–1572. — Łwów, 1910.
- Gwagnin, A. Kronika Sármácyey Europskiey. — Krakow, 1611.
- Kronika Marcina Bielskiego. — T. II. — Sanok, 1856.
- Paprocki, B. Herby rycerstwa polskiego. — Kraków, 1858.
- Plewczyński M. Wojny I wojskowość polska w XVI wieku. — T. II. Lata 1548–1575. — Zabrze, 2012.
- Relacye nuncyuszów apostolskich i innych osób o Polsce od roku 1548 do 1690. — T. I. — Berlin–Poznań, 1864.
- Stryjkowski, M. Kronika Polska, Litewska, Zmodzka i wszystkiej Rusi. — T. II. — Warszawa, 1846.
Комментарии к данной статье отключены.