История в цитатах: «Великое спасибо за великолепную отверженную работу частей…»

«Утро было такое прекрасное! Яркое солнце, ясное, безоблачное небо, пёстрые цветы на лугах, сонное жужжание осы, высокая рожь с васильками, среди которой очутился наш батальон» — так запомнил русский офицер А. А. Успенский утро, когда 1-я армия под командованием генерала от кавалерии П. К. фон Ренненкампфа перешла германскую границу. Мгновение спустя на пехотную колонну обрушился артиллерийский огонь, затрещали выстрелы из винтовок и пулемётные очереди. Поэт Николай Гумилёв ещё не сравнил пулемёт с тявкающим цепным псом и не уподобил шрапнель собирающим кровавый мёд пчёлам — это стихотворение он напишет осенью. А 4 (17 по новому стилю) августа 1914 года разгорелся первый бой на Русском фронте Первой мировой войны.

Германское командование ожидало вторжения русских в Восточную Пруссию. Командующий 8-й армией генерал Максимилиан фон Притвиц и начальник его штаба Альфред фон Вальдерзее рассчитывали превосходящими силами навалиться на ту из русских армий, что будет наступать первой, и раздавить её. Правда, участок вторжения и его главное направление оставались неясными до вечера 3 (16) августа — на сей счёт имелись только предположения и отрывочные данные разведки. Когда же действительность опровергла их, Притвиц немедленно приказал всем войскам отходить, дать русским углубиться, затем ударить по их флангам и изгнать прочь. Хвалёные немецкие «орднунг» и «дисциплинен» были залогом того, что новый план сработает… Но в этот раз не сработали они сами.

Командир 1-го армейского корпуса генерал Герман фон Франсуа трактовал складывавшуюся на границе ситуацию иначе, нежели Притвиц.

«Он [Франсуа] был глубоко уверен в превосходстве своих войск над противником и поэтому считал необходимым атаковать русских сразу же по переходу ими границы, а если представится возможность, то искать столкновения даже на сопредельной территории… Это соответствовало его пренебрежительной оценке русских, жажде подвигов и готовности принять на себя ответственность»

— отмечает историк А. А. Лихотворик.

Франсуа не подчинился приказу об отходе и отдал собственный — об атаке. Столкнулись две армии в Восточной Пруссии впервые с середины XVIII века в районе городка Шталлупёнен (немецк. Stallupönen, современный Нестеров в Калининградской области).

С учётом пятикратного численного превосходства русских войск решение Франсуа было, мягко говоря, авантюрой. С другой стороны, ему на руку играл эффект неожиданности и вступление в бой с подготовленных позиций, а не с марша (как у авангарда Ренненкампфа). Русская пехота дрогнула под огненным шквалом. Командир 16-й роты 106-го пехотного Уфимского полка капитан Успенский вспоминал о десятках убитых, падавших на землю бок о бок с живыми. Офицеры всеми силами стремились восстановить порядок:

«Как сейчас вижу фигуру командира роты капитана 99-го Ивангородского полка, раненного в грудь, плечо и бедро. Кровь сочилась у него по всему френчу… Когда, не выдержав страшного огня, кучка ивангородцев начала отходить, капитан поднялся во весь рост со страшной раной на груди — весь окровавленный — и со сверкающими глазами закричал своим солдатам: «Куда? Ошалели! Где противник? Вон где. Ивангородцы, вперёд!»

Призыва и личного примера в качестве средства убеждения хватало не всем, и увещеваниями дело не ограничилось. В том же Ивангородском полку вышли из боя сразу пару десятков человек. Паники и повального отступления допускать было нельзя, а потому 3-й мортирный дивизион получил приказ стрелять по своим бегущим солдатам — впервые в истории Русской армии.

Тяжелее всего пришлось 27-й пехотной дивизии. Командующий ею генерал-лейтенант А. М. Адариди даже приказал войскам отступать через границу на российскую территорию. «Вы оголяете совершенно левый фланг 25-й пехотной дивизии и даёте неприятелю огромное преимущество», — взывал к нему командир 3-го армейского корпуса генерал от инфантерии Н. А. Епанчин. Но потери в дивизии были слишком велики для продолжения активных действий. Тем не менее в большинстве заколебавшихся частей дисциплину удалось удержать. Другие же полки и без того наступали вполне успешно. Когда по неприятельским тылам пошла конница генерала Гусейн Хана Нахичеванского, уже немецкой кавалерии пришлось ретироваться, оголяя фланг Франсуа. К ночи германские войска покинули Шталлупёнен, оставив там лишь незначительное охранение.

В военной истории отступление обычно считается признаком поражения. Но в случае с боем 4 (17) августа 1914 года однозначного вывода сделать нельзя. Порывистый немецкий командующий подчинился приказам Притвица отступать только к вечеру, до того игнорируя их. При этом потери русских войск оказались куда более тяжёлыми, нежели германских: 619 убитых (против 216 в корпусе Франсуа), 2382 раненых (705), 4466 военнопленных и пропавших без вести (у немцев — менее сотни человек). Франсуа и его войска никто не преследовал, и у него уже складывался план реванша у Гумбиннена (это сражение состоялось три дня спустя). Ренненкампфу же не удалось окружить и разгромить неприятеля. Однако 1-я армия всё же продвинулась вперёд — и через пару дней войскам был зачитан приказ командующего:

«После упорного боя 4 августа противник отошёл. Нами занят гор. Сталупенен, причём взято 7 орудий, 2 пулемёта, много пленных. Сердечное мое великое спасибо за великолепную отверженную работу частей».

Несмотря на заявленную победу, большая часть текста приказа была посвящена недочётам и оплошностям в действиях русских войск. Ренненкампф отметил большие потери, понесённые 27-й пехотной дивизией, и велел Адариди разобраться в их причинах. Генерал сетовал на связь, находя её работу неудовлетворительной. Теперь донесения во время боевых столкновений должны быть поступать в штаб ежечасно, в периоды затишья — в полдень и полночь. Прошёлся командующий 1-й армией и по дисциплине:

«Сегодня был в Сталупенене, видел много хорошего, но и много оскорбительного для нашей славной армии».

В поездке генералу попадались отставшие солдаты, воины с натёртыми до мяса ногами и даже мародёры. Небо пачкали дымом горящие немецкие усадьбы. Рассерженный Ренненкампф приказал пресекать разбой беспощадными мерами вплоть до расстрела, а «с населением, не встречающим нас огнём, поступать как с мирными жителями, расплачиваясь русскими деньгами за всё взятое».

Никто, включая его самого, тогда не предполагал, что начавшаяся война обойдётся и Русской армии, и империи ценой куда большей, чем все деньги, вместе взятые.