Дневник военного судьи Вермахта описывает крах нацистской Германии глазами одного из ее «несогласных».
— New York: Palgrave Macmillan, 2013. — 204 p.
В 2011 г. на французском языке вышел дневник военного судьи вермахта по имени Вернер Отто Мюллер-Хилл. Начав вести его в конце марта 1944 и закончив в начале июня 1945 гг., судья вряд ли подозревал, сколь ценными окажутся для историков его записи в период агонии немецкого фронта. Через год книгу выпустили в Германии, а еще через год перевели на английский (название издательства говорит само за себя). Спустя 70 лет это бытовое описание последних предсмертных месяцев нацистского государства было оценено по достоинству: положительные отзывы были получены от таких изданий как Le Nouvel Observateur, Frankfurter Allgemeine Zeitung, Kölner Stadt-Anzeiger и Stuttgarter Zeitung.
Мюллер-Хилл был человеком старой закалки во всех смыслах. Родившийся во Фрайбурге, в семье инженера и певицы, в университете он изучал право. Прошел Первую мировую в качестве военного судьи; в конце войны даже был на Кавказе и в Турции, откуда вернулся в 1919 г. В межвоенный период продолжал заниматься адвокатской деятельностью. Уже в 1940 г. его призвали из резерва, и он вновь вернулся к тому, чем занимался в годы Первой мировой. Какое-то время после начала «Барбароссы» провел с одной из дивизий в СССР, однако публикаторам не удалось установить ее номер. В конце зимы 1942 г. он вернулся в Страсбург, где и служил до октября 1944 г. в штабе 158-й запасной дивизии.
Казалось бы, военный судья, жесткий или даже жестокий человек, призванный исполнять неумолимую волю государства… но, со слов самого автора, он гордился, что за жизнь не вынес ни одного вердикта, который бы стоил кому-то жизни. Многие его коллеги были нацистами, но он таковым не был. Главное, чем характеризуются записи Мюллер-Хилла, — это его внешне скрытое недовольство действительностью, отвращение к происходящему, которые он переживал внутри себя. Изо дня в день он пишет, какие пропагандистские посылы озвучиваются в прессе и по радио, как бодрым голосом освещаются дела на фронте, который все больше и больше приближался к границам Германии. И как окружающие его коллеги, люди в целом неплохие и неглупые, во все это верят. Чудо-оружие; новые армии, которые держатся в секрете до поры до времени; тайные оперативные планы, которые вот-вот будут осуществлены… Сам же Мюллер-Хилл радовался, что еще способен мыслить самостоятельно и критически, извлекая из пропаганды ту правду, которую пытались затушевать. Дневник, по-видимому, велся в целом для этого, играя роль некого «интеллектуального громоотвода».
Патовая для Рейха ситуация уже сложилась, Восточный фронт скрепляют какими-то неимоверными усилиями, но для «широких народных масс» все подается так, что эти отступления и проигрыши (называемые «выравниваниями фронта») являются частью плана. Точно так же реагирует и население, и чем дальше, тем больше: даже зимой-весной 1945 г. нередко в частной беседе можно услышать «Но ведь у фюрера точно есть план, это же все не может быть просто так!». Информационный шум, доносившийся из радио и газет, которому столь глубоко доверяли его любимые немцы, для автора был невыносим: он регулярно спорит с пропагандистскими тезисами в своем дневнике, насмехаясь и издеваясь над их нелогичностью и умолчаниями. Временами горькая ирония и язвительные комментарии сменяются усталым отчаянием, мол, всем нам конец, и он все ближе, и отсрочить никак его не выйдет.
Словосочетание «любимые немцы» было упомянуто выше не просто так: Мюллер-Хилл по своим убеждениям был уверенным германским националистом. Для него ни одна из стран блока Союзников не была альтернативой его родной стране. Судя по его запискам, он понимал, что режим, который тянул всех в могилу вместе с собой, было невозможно убрать как-то иначе, кроме как с помощью интервенции. Притом сама мысль о явно и неизменно грядущей оккупации терзала его. Желая поражения своему государству, презирая его руководителей за громкие слова (которые оказывались пустыми) и обещания (которые не выполнялись), он не хотел, чтобы его Германия, страна, а не режим, проиграла, и чтобы немцы гибли. Своеобразная «консервативная оппозиция». С таким мировоззрением было неудивительно, что он одобрял попытку покушения на Гитлера 20 июля 1944 г., которая провалилась, по поводу чего он очень сожалел, написав, что последний шанс перевернуть ситуацию с минимальными жертвами упущен. Хотя Мюллер-Хилл и писал ранее, что заговор в тех условиях был невозможен, он ошибся.
Для него немецкий солдат, тот самый пехотинец — это герой, который тянет на себе тяжесть двух фронтов. И Мюллер-Хилл даже в один из моментов был внутренне согласен на принесение больших жертв: так, он пишет, что от приграничных районов было бы приемлемо требовать практически полного уничтожения, если бы это вело к окончанию войны ценой такой большой крови. Но то кровопролитие, что было при нацистах в последний период Второй мировой, по его мнению, не вело ни к чему. Уже проигранная война затягивалась, в ее бездонную воронку уходили жизни сограждан, а руководство получало еще один день для громких реляций в СМИ. Как-то раз он даже перечитал газеты, вышедшие несколько месяцев назад. Все тезисы оказались ложными, что вызвало в нем очередную волну гнева и негодования. Под конец записей, весной 1945 г., Мюллер-Хилл в нескольких местах задавал риторические вопросы: ну и как же наше руководство будет реагировать и комментировать вот эти новости (об очередном отходе, прорыве и т.п.)? — Руководство каждый раз находило способ объяснить ситуацию.
Вернер понимал, что его дневник, который он надежно прятал в тайном месте, в котором он лишь изредка называл имена (всегда с причиной для раскрытия данных), предпочитая псевдонимы, который, как он говорил, он начал для своего сына, — это всё приговор сам по себе. В лучшем случае это было бы всеобщее осуждение, позор и застенки; в худшем — смерть. Государственную идеологию он критиковал как безответственную и преступную. В дневнике был перерыв: пришлось искать жену и сына, оставленных в другом городе, попавшем под бомбежку, затем переезжать, потеряв нажитое. Вернер сознавал, что их чета, с их личным несчастьем, является лишь одной из миллионов таких же немцев. И его крайне возмущало, что руководство страны позволяет себе по радио громкие заявления, когда простых граждан союзная авиация «равняет» ковровыми бомбардировками.
По долгу службы Мюллер-Хилл сталкивался с разными людьми, которые делились с ним знаниями об «окончательном решении». Этой редкой «остаточной информации» ему было достаточно: несколько раз по тексту он пишет, что за сотни тысяч убитых в Польше и СССР евреев немцам придется платить и отвечать, но платить будет не руководство (которое сбежит или покончит жизнь самоубийством — к слову, он предсказал последний поступок Гитлера), а народ. Нацизм как идея, приведшая немцев к краху и проигрышу в войне, будет предан анафеме в послевоенной Германии — это была еще одна из его верных догадок о будущем.
Эта книга дает возможность взглянуть на мир глазами не фронтовика, а тыловика, человека, сформировавшегося в рамках старой, донацистской культуры, притом крайне критически и оппозиционно настроенного. Дневник военного судьи показывает «ежедневную перспективу», дает представление о том, какой была повседневная социальная атмосфера последних месяцев войны внутри нацистской Германии. Один из редко встречающихся взглядов с немецкой стороны.
