Варшавское восстание глазами немецкого солдата

Матиас Шенк, был уроженцем присоединенного к Германии пограничного района Бельгии. Он был сапером-подрывником и волей судьбы оказался среди печально известных эсэсовцев бригады Дирлевангера, отличившейся особыми зверствами во время подавления Варшавского восстания в августе–сентябре 1944 г.

Когда в 1940-м немцы пришли в нашу деревню, мне было 14. (Район Eupen-Malmedy находится в немецкоговорящей части Бельгии. В 1919 г. он стал частью этой страны, а после захвата Бельгии Гитлером был присоединен к Рейху.) Уже в дестве я знал дорогу через границу. Мы помогали немецким евреям бежать в Бельгию, контрабандой носили через границу продукты... В октябре 1943 г. я был призван на работу в Рейх, а через полгода меня призвали в армию.

...Был жаркий день 1 августа 1944 г. Мы валялись на сене, которым был устлан пол вагона, и слушали стук колес. Неожиданно с деревянных стенок вагона посыпались щепки. Раздались вопли, пролилась кровь: «Кто-то стреляет по нам! Черт возьми, нас привезли на Русский фронт!» Мы увидели какого-то солдата, бежавшего к нашему поезду через поле. Его лицо было в крови. «В Варшаве началось восстание!» – кричал этот парень... Мы вошли в Варшаву, маршируя по брусчатке. Поляки стреляли по нам, но мы их не видели. Мы брали штурмом дом за домом, и повсюду находили трупы гражданских с дырками во лбу. Потом мы пробились к эсэсовским казармам, а соседняя рота на грузовиках выскочила прямо на позиции поляков. Несколько грузовиков загорелось, солдаты стали разбегаться в разные стороны. Некоторые ринулись прямо на польские огневые точки. Наш сержант был убит в нескольких шагах от меня...На следующий день мы получили приказ оседлать дорогу и стали пробираться к ней через какие-то садики – наш лейтенант Фельз (Fels) гнал нас вперед. Затем мы попали под сильный огонь из какого-то здания – мы взорвали гранатами двери и ворвались в него. На нас навалились поляки, последовал короткий ножевой бой, и мы отступили – скрылись в кустарниках. Четверо из тех, с кем я когда-то ехал в одном железнодорожном вагоне, были убиты. И снова Фельз погнал нас в атаку, но поляки хорошо закрепились и замаскировались. Мы всю ночь просидели в этих самых садиках, словно испуганные зверьки. Дальше отступать мы не могли, потому что поляки обстреливали нас с тыла. Меня мучала жажда... Мы все время были под огнем. На следующий вечер пехотинцы прибыли на место, чтобы спасти нас, но мы так и не сдвинулись с места. Затем прибыли эсэсовцы. Они выглядели как-то странновато – на их форме не было знаков различия, и все поголовно были накачаны водкой. Они немедленно бросились в атаку, вопя «ура» – десятки из них были скошены огнем противника. Затем подошел танк. Мы двинулись вперед, за нами следовали эсэсовцы. В нескольких метрах от здания танк был подбит. Затем он взорвался, и в воздух взлетело солдатское кепи... Мы снова отбежали назад. Второй танк не торопился вступить в бой. Итак, мы были в передовой линии, в то время как эсэсовцы выгоняли гражданских из домов, подталкивали их поближе к танку и заставляли садиться на броню. Я видел такое впервые в жизни... Они подогнали к танку польку в длинном пальто – в руках у нее была маленькая девочка. Люди, уже забравшиеся на танк, помогли ей вскарабкаться на броню. Кто-то взял девочку на руки, и в этот момент танк тронулся вперед. Девочка упала под гусеницы – ее раздавило. Женщина в ужасе закричала, и тогда один из эсэсовцев выстрелил ей в голову... Танк продолжил движение вперед. Кто-то пытался бежать, и эсэсовцы убивали этих людей...

Однако атака оказалась удачной: поляки отступили. Мы стали их преследовать. За нашими спинами из подвалов стали появляться гражданские с поднятыми руками. Они кричали «nicht partisan». Я не видел, что там происходило, поскольку мы перестреливались с поляками, но слышал, как командир эсэсовцев, одетый в кожаный плащ, орал на своих, отдавая приказ убивать всех подряд, включая женщин и детей. Преследуя поляков, мы ворвались в один из домов. Нас было трое. Мы были на первом этаже, когда поляки атаковали нас со второго этажа и из подвала. Было темно, и мы жгли мебель, чтобы хоть что-то увидеть. Временами вспыхивали штыковые бои. На рассвете я увидел, что нас осталось двое: у третьего парня оказалось перерезанным горло... Когда мы возвращались к своим позициям, убитые поляки валялись всюду и везде. Нам ничего не оставалось, как просто идти по мертвым телам. Этот фанатичный придурок Фельз встретил нас вполне доброжелательно: «Ну и где вы были, наглые свиньи?» Потом он начал расхваливать эсэсовцев за их доблесть. Ну а я не мог даже есть – всех нас выворачивало наизнанку...

Уже в казармах я услыхал, что тот здоровенный эсэсовец на самом деле был Оскаром Дирлевангером, а его солдаты – уголовниками, освобожденными из тюрем. Мы звали его «мясником», но вполголоса, так как в его подразделениях дорога в петлю была очень короткой. У него была привычка вешать людей по четвергам... поляков или собственных людей – так, ни за что. Часто он сам выбивал табуретку из-под ног у своих жертв. Через несколько дней мы попали под командование Дирлевангера. По трое sturmpioniere (саперы-взрывники штурмовых групп) на каждый взвод эсэсовцев. Нашей задачей было расчищать путь атакующим, взрывать препятствия и двери. Мы все время были на острие атаки. Подбегаешь, закладываешь взрывчатку и после взрыва влетаешь в дом. Мы заскакивали в дома и выгоняли из них жителей. За нами следовали орды Дирлевангера. Они выглядели как бродяги – грязные, в оборванной униформе. При этом оружие было не у всех – некоторые брали его у убитых. По утрам им давали водку. Мы, саперы, тоже получали водку. Пили на голодный желудок, потому что перед атакой есть не принято. Если в животе пусто, можешь выжить, а если тебя подстрелят в полное брюхо, умрешь в мучениях... Дирлевангер продвигался вперед позади атакующих, иногда сидя в танке или под хорошим прикрытием. Его делом было гнать людей вперед. Отставшим он стрелял в спину...

Обычно было достаточно лома, чтобы взломать дверь дома. Для дверей покрепче мы использовали взрывчатку или связку из трех гранат… Как-то я закладывал взрывчатку под тяжелые двери где-то в Старом городе. Из-за двери послышался голос: «Nicht schießen!». Двери открылись, и перед нами предстала медсестра с крошечным белым флажком. Мы вошли в дом с примкнутыми штыками и увидели огромный зал с кроватями и матрасами на полу. Всюду были раненые. Кроме поляков там были раненые немцы. Они умоляли эсэсовцев не убивать поляков. Польский офицер, врач и 15 польских медсестер сдали нам военный госпиталь. За нами вошли парни Дирлевангера. Одну из медсестер мне удалось спрятать, но потом мы получили приказ выйти на охрану здания. Уже после войны я узнал, что произошло потом. Эсэсовцы перебили всех раненых – они разбивали им головы прикладами. Раненые немцы вопили от ужаса. Затем эсэсовцы принялись за медсестер – с них срывали одежду, и мы слышали, как женщины визжали. Вечером на площади Адольфа Гитлера (теперь – площадь Пилсудского) стоял рев, как на соревнованиях по боксу. Я и мой приятель вскарабкались на стену, чтобы посмотреть, что происходит. Там были солдаты из разных частей, включая вермахт, казаков Каминского, пацанов из Гитлерюгенда. Они свистели и вопили. Дирлевангер стоял в компании своих парней и хохотал. Медсестер из госпиталя прогнали через площадь раздетыми догола с руками за головой. С их ног стекала кровь. За ними тащили доктора. Всех подогнали к виселице, где уже болталось несколько трупов. Когда вешали одну из медсесетер, Дирлевангер сам выбил у нее из-под ног кирпичи, на которых она стояла. Я больше не мог на это смотреть... Мы побежали к себе в расположение, и по дороге увидели казаков Каминского, которые гнали куда-то гражданских. Мы звали этих парней 'Cossacks Hiwis' (Hilfswillige – добровольные пощники). Какая-то беременная полька упала на землю. Один из них повернулся и ударил ее кнутом. Она попыталась уползти на коленях, но эти парни затоптали ее копытами своих лошадей...

Наши парни погибали, на их место присылали других. Мне просто по-тупому везло, возможно, потому, что посылая меня в бой, Фельз желал мне «сдохнуть как собаке». Нашу команду подрывников прозвали Himmelfahrtskommando (можно перевести как Восходящие на небеса – ВК), потому что мы всюду были первыми и продвигались под огнем поляков, который они вели непонятно откуда. Пуля просвистела – и ты на небесах... Они стреляли по нам с крыш домов из-под слегка приподнятых черепичных плиток. Многие из них сражались в немецкой униформе и хорошо говорили по-немецки. Мы даже не могли носить свои каски, потому что такие же каски носили поляки. Мы просто боялись, что по нам начнут стрелять свои же...

Мне присвоили звание ефрейтора (Gefreiter). Это повышение происходило автоматически после участия в 15 рукопашных боях. Каждый такой бой регистрировался в моей солдатской книжке, и даже Фельз как-то отметил мою храбрость. Во фронтовой газете Das Weichselblatt («Висленские Новости») появилась заметка о том, что ефрейтор Шенк сумел освободить захваченных в плен немецких солдат. Случилось это так: я просто готовился взорвать очередную дверь, когда услышал чей-то голос: «Не стреляйте!» Двери открылись, и около 30 немецких солдат вышли из дома. Они рыдали от счастья и целовали меня. Они рассказали, что поляки взяли их в плен, но обращались с ними хорошо. Тогда-то я и получил Железный Крест 2-й степени....Как-то мы взорвали двери одного дома, думаю, это была школа. Дети стояли в холле и на лестнице. Много детей. У всех руки были подняты вверх. Мы смотрели на них какое-то время, пока не появился Дирлевангер... Он отдал приказ убить всех. Эсэсовцы перестреляли всех, а потом ходили прямо по телам и разбивали им головы прикладами. Кровь текла ручьем вниз по лестнице. Теперь на этом месте установлена мемориальная доска, на которой написано, что здесь было убито 350 детей. Я думаю, их было намного больше, возможно, 500... Каждый раз, когда мы брали штурмом подвалы, в которых были женщины, солдаты Дирлевангера насиловали их. Множество раз группы эсэсовцев насиловали одну и ту же женщину, не выпуская из рук оружия. Как-то после боя я стоял у стены и трясся, не в силах совладать с нервами. Тут появились парни Дирлевангера. Один из них нашел себе женщину... хорошенькую женщину. Она не кричала. Солдат изнасиловал ее, крепко прижав одной рукой ее голову к столу, в другой держа штык-нож. Потом он разрезал на ней блузку, а затем вспорол ее тело от живота до горла....

Первый раз я попал в штрафную роту за то, что надел найденное в одном из подвалов белье вместо казенного. Второй раз мне досталось из-за священника. Мы взорвали дверь в монастырь, и двое из нас вошли в подвальное помещение. Нас встретил священник. В руках у него были чаша для причастия и просфоры. Наверное, это был какой-то порыв... Мы опустились на колени и причастились. Затем прибежал третий парень из нашей команды и сделал то же самое. Ну а потом ворвались эсэсовцы, и начались обычная стрельба, вопли и стоны. С монашками обошлись по-обычному... Через несколько часов мы увидели священника в руках у ребят Дирлевангера. Эсэсовцы пили вино из чаши, просфоры были разбросаны по полу. Они мочились на прислоненный к стене крест и пытали священника: его лицо было окровавлено, сутана разорвана в клочья. Мы вырвали священника из их лап и передали его в свой батальон, но больше я о нем ничего не слышал. Однако потом я получил наряд вне очереди и был отправлен часовым на охрану моста. Мосты через Вислу были взорваны, но кое-где еще оставались целые пролеты. День и ночь я вынужден был простоять на остатках моста и наблюдать за русскими. Ночь прошла тихо. Иногда вспыхивали перестрелки, но палили, в основном, в воздух: противник был слишком далеко. В дневное время русские перемещались по своему берегу довольно беззаботно.

Уже и не припомню, когда мы решили убить эту свинью Фельза. Мы просто хотели остаться в живых, а он гнал и гнал нас вперед. Нас было семь или восемь – мы смешали наши винтовки (две из них были заряжены) и тянули их по очереди. Когда подвернулся удобный момент, и Фельза оказался впереди нас, ему выстрелили в спину. Он упал, ну а мы сбежали. Новый командир оказался куда гуманнее...Не могу вспомнить сегодня, что мы штурмовали в тот день: возможно, это был Национальный Банк, и мы долго не могли захватить это здание. На следующий день подвезли Goliath (танкетка с дистанционным управлением для подрыва препятствий и укреплений). Его направили к зданию, впереди него заставили идти гражданских поляков. Они заслоняли собой Goliath, потому что мы знали, что повстанцы научились подрывать эти танкетки тогда, когда они еще были на нашей передовой линии (при этом погибало много наших солдат). Goliath взорвался и пробил дыру в стене здания. Потом мы всю ночь гонялись за поляками по подвалам и этажам здания. Утром подошел наш танк, и здание было взято окончательно. В подвалах полы были усыпаны множеством золотых монет. Мы набивали ими карманы так плотно, что с нас сваливались брюки. Потом золото исчезло. Ребята говорили шепотом, что Дирлевангер куда-то его вывез...

Помню свой последний бой в Варшаве. Мы штурмовали какое-то здание, и мне пришлось перебегать через поле. Я наткнулся на лежавшего на земле раненого солдата и дал ему воды из своей фляжки, затем побежал дальше, чтобы положить заряд под дверь. За нами продвигались эсэсовцы. Когда я вернулся, меня остановил Дирлевангер и ткнул пальцем в сторону раненого: «Ты дал воды этой свинье?» И тут я заметил на немецкой форме раненого парня красно-белую повязку! «Пристрели его», – сказал Дирлевангер и протянул мне свой пистолет. Я стоял без движения, меня от этого тошнило. Дирлевангер был в такой ярости, что я даже не мог понять, что он кричит. Один из дирлевангеровских эсэсовцев вырвал из моих рук пистолет и пристрелил поляка... Дирлевангер заорал, что расстреляет меня на месте. Затем подошли несколько солдат вермахта, и он начал угрожать мне военно-полевым судом. Пехотный офицер ввязался в яростный спор с ним, а я тем временем просто убежал.

Где-то с 6 августа я помню только тяжелые бои в определенной последовательности, но не помню дат. Помню, 15 сентября я смотрел на противоположный берег Вислы и увидел русский танк. Затем подошел второй, потом третий. Они выкатились к берегу, и мы запаниковали. Наши позиции были у русских как на ладони, но они не стреляли. Потом танки исчезли между домами... В конце сентября капитулировали последние повстанцы. Нам в плен сдалось большое количество людей, всех раненых разместили на большом складе, а нам приказали уходить. Уже издалека мы услышали вопли и выстрелы. Я знал, что произошло...

Потом пришло время отступать. Нам удалось оторваться от советских танков и не попасть в руки эсэсовцев, которые вешали дезертиров на деревьях. Мы побросали почти все наше оружие, избавились от ремней и касок. Некоторые из нас были ранены, но скрывали это, потому что боялись, что их бросят свои же. Иваны шли по нашим следам, которые мы оставляли в глубоком снегу... Я устал, силы мои иссякли, и я решил залечь в канаве на краю леса. На мне был белый камуфляжный халат, похожий на те, которые носили русские. Меня нашли польские крестьяне. «Советский?» – спросили они. «Немец? – Я кивнул. – Бедный мальчик, ты голоден?» – спросил меня самый высокий из них по-немецки. Меня потащили в дом. Мне было страшно. В армии меня учили, что поляки – хитрые и коварные. Когда в кухне появилась девушка, держа в руках болшой нож, я было подумал, что они решили зарезать меня. Однако вместо этого она разрезала мои башмаки, потому что снять их они не смогли. У меня были сломаны рука и нога, я был сильно обморожен. Они дали мне горячего молока... Так я оказался на ферме братьев Бржевинских (Brzewinski) в деревне Ochodza. Я стал звать Игнация «отец», а Винцента – «дядя». Они звали меня Матеуш и прятали в конюшне, где у них было три лошади. Русским, которые пришли прочесать деревню, они сказали, что я – тяжело больной сын хозяина. Почему они спасли меня? Я уже никогда этого не узнаю. Наверное, из милосердия: я выглядел как побитый мальчишка.

В июне 1946-го я покинул деревню. Дорога домой заняла у меня три месяца. Я прошел через польские блокпосты и американский лагерь для военнопленных в Берлине. Бельгийские жандармы отвезли меня в Брюссель, чтобы допросить, но никто мною не заинтересовался. У меня не было никаких документов, и любой сказал бы, что этот парень – бельгиец.

В 1980-е я организовывал доставку продуктов и одежды в Польшу и вновь побывал в Варшаве, где встречался с ветеранами – участниками Восстания. Один из них рассказал, что стрелял по последнему поезду, прибывшему в Варшаву 1 августа 1944 г....

Wlodzimierz Nowak & Angelika Kulniak. My Warsaw Madness. The Other Side of the Warsaw Uprising. Gazeta Wyborcza, 08/27/2004 (http://www.warsawuprising.com/witness/schenk.htm)