"Шутка сказать – первый Георгиевский кавалер в авиации! – озабоченно думал Аркадий. – К нему и подступиться-то страшно… А как он вообще не захочет со мной говорить?"
Из редакции молодой журналист получил телеграмму с приказанием немедленно отправляться в Конск, где имелся аэродром, на котором базировалось сразу несколько русских авиационных отрядов.
"Отыщите есаула Ткачева, выспросите его о самолетах, о героических русских авиаторах… Нашим читателям следует знать в лицо защитников Отечества!"
Легко сказать… Аркадий обмотал горло шарфом, натянул перчатки. Не разболеться бы. Недописанная статья лежала у него в кармане, и он дал себе честное слово докончить ее в ближайшее время.
Самолет нового типа – истребитель! Самолет, способный уничтожать в воздухе другие самолеты! Впечатление от "Морана-Солнье" - стремительного моноплана – было у Аркадия чрезвычайно сильным, и он уже приготовился петь дифирамбы этому аппарату, но…
…но как назло попалась ему в пути на глаза английская газета, в которой летчики-британцы на все корки бранили "Моран": "Летя на этом самолете, чувствуешь: он на все готов, лишь бы тебя поскорее угробить" - таково было наиболее мягко выраженное общее мнение.
Кому же верить? С одной стороны, рассуждал корреспондент, англичане и французы всегда были как кошка с собакой, так ничего удивительного, если британцам не по душе французский самолет…
Надо поговорить с русскими летчиками, окончательно решил Аркадий. И сразу успокоился.
…Провожатый – бравый унтер – доставил корреспондента "Нового времени" Аркадия Загурского прямо на аэродром.
Аркадий растерялся:
- А где самолеты?
- Здесь, ваше благородие! – унтер засмеялся. – Они у нас замаскированы.
И показал палатки между деревьями. Над палатками протянули на проволоках гирлянды из веток. Елками скрывались и ворота аэродрома.
- Ловко! – восхитился Аркадий.
- Мы сами вылетаем в разведку, знаем, как оно выглядит сверху, - к гостю подошел сухощавый человек с роскошными усами и красивым, по-казачьи злым лицом. – Есаул Ткачев, - представился он. – Командую двадцатым, шестым и четырнадцатым авиаотрядами. Вы намерены писать отдельный очерк о самолетах? Из штаба армии сообщали о вашем прибытии.
Аркадий, сильно волнуясь, пожал протянутую руку.
- Восхищен тем, как вы спрятали самолеты! – выпалил он первое, что на ум пришло. – И вашими подвигами, конечно! – быстро прибавил он.
- Видите ли, господин Загурский, - заговорил Ткачев своим спокойным, глуховатым голосом, - подвиги рождаются из необходимости. А первоначальный опыт войны с однообразными вылетами на разведку не мог долго удовлетворять нас. В конце прошлого года вышло так, что я получил наследство.
- Наследство? – Воображение Загурского мгновенно нарисовало старинный особняк и большой счет в банке.
Но есаул разочаровал его:
- Нас покинул доброволец лейтенант Борис Дыбовский, а мне досталось самое ценное его имущество – бомбы весом более полутора пудов, изготовленные в севастопольских минных мастерских. Я начал размышлять – куда мне применить такое богатство.
- Сбросить на врага? – азартно предположил Загурский.
Есаул коротко засмеялся:
- Все не так просто… Вы видели когда-нибудь "Ньюпор"? Жуткая, простите, "дура" - с этого аппарата невозможно ни фотографировать, ни точно прицеливаться при бомбометании. Крылья аэроплана позволяют делать снимки лишь очень косые, а с прицеливанием вообще слезы. Честно говоря, "Ньюпор" только на то и годится, чтобы служить "пугачом".
Аркадий понял, что теряет нить разговора. В быстрой, отрывистой речи есаула то и дело мелькали слова, понятные лишь в узком кругу.
Корреспондент переспросил:
- Что такое "пугач", не разъясните ли?
Несколько мгновений Ткачев молча рассматривал молодого человека. Глаза есаула чуть смягчились, усы дрогнули в легкой улыбке.
- Молодец! – похвалил Ткачев Аркадия. – Лучше переспросить, чем недопонять. "Пугач" пугает, но вреда не приносит. – Он кивнул воспоминанию. – Не раз в этой глупейшей роли выступали немецкие летчики. Появится над нашим аэродромом, сбросит пару бомбочек, от которых никакого вреда, кроме шума, и улетит. Вроде как слетал на задание. А наши мотористы даже головы не поднимут на звук – привыкли… Один случай переменил мое мнение.
- Расскажите! – взмолился Аркадий.
- Извольте. Однажды возвращаюсь на автомобиле после доклада на Штабе армии – и вижу: снова немец над нашим аэродромом. Дважды рвануло. Не успел я подумать: "Опять пугач!" - как вижу – столб дыма. Никак палатки с аэропланами горят? Погнал я автомобиль что есть духу… Нет, вижу, палатки целы, а горит халупа какого-то несчастного поселянина. Однако эпизод заставил меня понять: даже "пугач" может причинить вред. Другой раз загорятся и аэропланы.
- Позвольте вопрос, - подал голос Аркадий. – Я слыхал разные отзывы о "Моранах" и "Ньюпорах". Англичане твердо стоят за "Ньюпор", французы – за "Моран". А ваше какое мнение?
Ткачев не раздумывал:
- "Моран". На "Ньюпор" мне даже рапорт пришлось писать. Совсем недавно вылетел я на разведку – здесь, над Конском, - и буквально наткнулся на немецкий "Альбатрос". Из оружия у меня один только револьвер. Пошел я на немца в лоб, тот не выдержал, развернулся и удрал. А у меня даже скорости не хватило его преследовать.
- Значит, "Моран"? – задумчиво повторил Аркадий. – А ведь к нему тоже претензии имеются.
- Молодой человек, - произнес есаул, - попробую объяснить вам, как обстоит дело. Еще до войны большой спор велся вокруг вопроса: каким быть самолету – бипланом или монопланом. Тогда все увлекались авиационными рекордами, и аппарат-рекордсмен строился как моноплан. Скороподъемность и маневренность такого самолета хуже, но для гонок этого и не требуется, важна лишь быстрота полета по прямой. Ни резких маневров в воздухе, ни стремительного набора высоты – ничего этого не надо. Пока все понятно?
Аркадий кивнул.
- Хорошо. Итак, если строить самолет-охотник… Как вы его называете – "истребитель"? – если строить его в довоенных гоночных традициях, то это будет быстроходная - и не слишком поворотливая машина. Выход – биплан, точнее, полутораплан. Он более маневрен, но нижнее крыло мешает обзору и прицеливанию, а кроме того – лично меня не устраивает его скорость по прямой. Словом, я написал жалобу на "Ньюпор" в управление… И в начале нынешнего года получил "Моран-Парасоль".
- Я видел "Парасоль"! – обрадовался Аркадий. Ему было приятно, что он все-таки не совершенный профан и может с толком поддержать разговор.
- Однако не летали на нем? – осведомился есаул. И снова в его глазах промелькнула усмешка. – Поэтому и не знаете всех тонкостей и различий. А они существенны. Аэроплан "Парасоль" произвел на меня приятное впечатление: скорость у него больше, чем у "Ньюпора", а главное – поверхность располагается над головой пилота, что создает хорошее наблюдение простым глазом. И фотографировать удобно, и прицеливаться при бомбометании. Однако открывать шампанское рановато, и знаете, почему?
Аркадий помотал головой, но сразу спохватился, что ведет себя как гимназист, и ответил, стараясь говорить "по-военному":
- Никак нет.
- "Моран", как и другие аэропланы, имеет нормальные рули, - сказал Ткачев. – А у "Ньюпора" система обратная. Переучиваться трудно: ведь навык управления самолетом в пилота вбивают на уровне автоматизма.
- Позвольте узнать, - заговорил Аркадий Загурский, - ваш "Парасоль" - он прибыл из Франции?
- Вовсе нет, его изготовили на московском заводе "Дукс", - ответил Ткачев. – И я чуть было не угробил этот прекрасный аппарат прямо на земле. Дело в том, что переучиваться на "морановские" рули нужно не в воздухе, а на земле. И я начал ездить на "Парасоле" по аэродрому. Был январь, поле промерзло, и бедный мой самолет мотал концами крыльев, словно ослик длинными ушами, подскакивая на всех кочках. Стало ясно: прежде чем я привыкну к новым рулям, самолет будет уже ни на что не годен. Поэтому я просил командировать меня для переучивания в Севастопольскую авиационную школу.
- Ну надо же! – вырвалось у Аркадия. – Вы герой, Георгиевский кавалер, - и все-таки поехали в школу!
- Учиться всегда к пользе, - сказал Ткачев. – Вы, должно быть, недавно закончили гимназию и рады-радешеньки, что учеба осталась позади… Так вот, молодой человек, это не так. Учиться вам нужно будет всю жизнь.
Аркадий Загурский густо покраснел. А есаул, довольный тем, что смутил самоуверенного корреспондента, продолжил рассказ:
- В школе я получил учебный "Моран" и принялся гонять его по полю. Наконец я "сбил", как у нас говорят, руки и ноги на новые рули. И получил шестнадцатиметровый "Моран-Ж", "Морже", как его у нас называют.
- А двигатель какой? – тихонько спросил Аркадий.
- Хороший вопрос, - одобрил есаул. – Двигатель – самое слабое место наших самолетов. В данном случае это пятидесятисильный "Гном". И знаете, друг мой, едва я поднял "Морже" в воздух, как меня охватил восторг. Точно с битюга пересел на арабского скакуна – такое было чувство. Наконец я пошел на посадку со стороны моря и вдруг на вираже, который заканчивался над обрывом, аэроплан резко качнуло. Я машинально отпарировал "по-ньюпоровски". И "Моран" застыл над морем в положении скольжения на левое крыло…
- Как же вы справились? – ахнул Аркадий.
- Да справился как-то, если стою сейчас перед вами и рассказываю! – хмыкнул Ткачев. – Я исправил ошибку, овладел самолетом и благополучно приземлился… Теперь, когда у меня "Моран", "свидания" с "Альбатросами" уже не заканчиваются так позорно. Недавно я опять встретил "Альбатрос", который шел в сторону Конска. Я тотчас нагнал его и обстрелял. Но он все-таки удрал – с позором, к радости наших солдат. Настроение у меня было распрекрасное. Я выключил мотор и начал планировать к нашему аэродрому с высоты двух тысяч метров… И тут порыв ветра дернул "Парасоль". А я по ньюпоровской привычке не был привязан к сиденью, и меня бросило на ручку руля управления. "Моран" пришел в крутое пикирование. Перевернулся вверх колесами, и я начал вместе с самолетом падать вниз головой…
Аркадий зажмурился и прикусил язык, чтобы снова не задать тот же вопрос: "Как же вы спаслись?"
- Только на высоте фабричных труб мне с великими трудами удалось перебраться на сиденье и привести аэроплан в нормальное планирование. Я опускался теперь на городские крыши. А ноги все не дотягивались до педалей руля поворота. Наконец делаю крутой правый крен и беру руль глубины на себя. Так мне удалось повернуться на сто восемьдесят градусов, и я благополучно сел на пахоту за городом.
- Я читал, что это Нестеров открыл роль руля глубины при крутом повороте, - осторожно вставил Загурский.
- Пятерка за домашнюю работу! – похвалил есаул. – Однако знаете ли, Загурский, что самое смешное в этой истории? Обыватели сбежались к самолету и были страшно разочарованы, когда вместо ужасной катастрофы с оторванными руками-ногами летчика и разломанными крыльями аппарата обнаружили целехонький "Моран" и летчика, вполне невредимого.
- Неужто вы не испугались? – не выдержал Аркадий.
- Еще как испугался! – признался Ткачев. – На мое счастье, страх пришел потом, когда приключение осталось позади.
- Так может чувствовать только истинный герой, - проговорил Аркадий.
- Ну, ну, - молвил Ткачев, похлопывая его по плечу. – Вас уже накормили наши орлы? Или так и будете питаться одними рассказами?
Комментарии к данной статье отключены.