От автора
Сто лет прошло с тех пор, как началась Первая мировая война, событие беспрецедентное в истории человечества. Именно тогда впервые нашла своё боевое применение авиация. Столетние юбилеи «посыпались» один за другим: сто лет первого в истории тарана, сто лет первому в истории самолёту-истребителю, сто лет первой в истории бомбардировке с воздуха…
Представим себе молодого журналиста. Эдакого напористого, любознательного, бесстрашного молодого человека, вчерашнего гимназиста, который всюду суёт свой нос и все впечатления записывает в блокнотик. Назовем его Аркадием. И вместе с ним познакомимся с новейшими – на тот момент – самолётами, поговорим с известными лётчиками.
Молодой человек лет восемнадцати ёжился под ветром. Здесь, во Франции, март куда теплее, чем в дома, в Петербурге, но нет-нет да потянет холодком и сыростью.
Длинная шинель полувоенного образца, белый шарф и потёртая кожаная кепка, как у автомобилиста, придавали молодому человеку лихой, бывалый вид. Не портили впечатления даже очки в тонкой оправе, которые поблёскивали на солнце.
Он очутился в расположении Двадцать шестой авиационной эскадрильи французских ВВС и тотчас был задержан и препровождён на гауптвахту. Документы у него отобрали.
— Я корреспондент русского военного обозрения «Новое время»! – возмущался молодой человек. – Меня зовут Аркадий Загурский! В моих бумагах всё написано!
Спустя несколько часов его выпустили и привели к командиру эскадрильи. Аркадий уселся на табурет, заложил ногу на ногу и мрачно уставился на допрашивающего его офицера.
— В паспорте действительно указано, что вы российский подданный Аркадий Загурский, – сказал офицер. – Но у вас нет ни одной бумаги, подтверждающей вашу работу в военном обозрении.
— Я корреспондент, – упрямо повторил Загурский. – По условиям военного времени так вышло, что я утратил мою верхнюю одежду и с нею вместе – часть документов.
— А здесь вы что делаете?
— Я добираюсь до России, – ответил Аркадий. – То и дело меня подвозят на попутных военных автомобилях. И везде принимают как своего, как гражданина союзной державы!
— Желаете что-то писать о наших героях? – смягчился офицер. – Или сперва хотели бы подкрепиться?
Аркадий запальчиво ответил:
— Я пренебрегаю многими опасностями не для того, чтобы в столовых прохлаждаться… А впрочем, съел бы чего-нибудь с мясом, если найдётся. Я уже два дня ничего толком не ел…
Кроме Аркадия, в этот неурочный час в столовой находился ещё один человек, су-лейтенант, судя по мундиру. Почему-то его наружность показалась корреспонденту знакомой.
«Наверное, видел где-нибудь на фотоснимках», – решил Аркадий. И вдруг его осенило: да это же знаменитый спортсмен – футболист, велосипедист, теннисист, авиатор, победитель авиационных гонок Ролан Гарро!
Ещё гимназистом Аркадий – тогда ещё Алёша Дроздов – с восторгом рассматривал журнальные статьи о его рекордах.
Декабрь 1912 года – пятидневная гонка «Тунис – Сицилия – Неаполь – Рим»! На «Моране» с шестидесятисильным мотором Гарро пролетел двести двадцать восемь километров над водой…
А в сентябре тринадцатого на «Моране-Н» он проделал путь от юга Франции до Туниса: за восемь часов отважный пилот преодолел более семисот километров, пятьсот из которых – над морем. За этот подвиг он был награждён Орденом Почетного Легиона.
Гарро и выглядел как на открытках, которые одно время повсеместно продавали: лет двадцати семи, сухощавый, стройный, с правильным лицом и тёмными вьющимися волосами.
Стараясь не краснеть, Аркадий подсел к нему, назвал себя и уточнил:
— Вы ведь – известный пилот Ролан Гарро?
Лётчик чуть улыбнулся и поднял палец:
— Гаррос, – поправил он. – Фамилия провансальская, поэтому все буквы, которыми она написана, произносятся.
Аркадий окончательно смутился, а Гаррос рассмеялся:
— Не огорчайтесь! Сейчас встречаются вещи куда более страшные, чем одна буква в фамилии. Впрочем, иногда произносят и «Гарро», я не протестую.
— Вы ведь летаете в разведку? – спросил Аркадий. Он нащупал в кармане блокнот и карандаш. – Моё намерение – писать о том, какую роль играют аэропланы на нынешней войне. Что разведка – это уже, кажется, доказано. Также и бомбардировка. Но как быть самолёту, когда он встречает в воздухе врага – такой же аэроплан?
Гаррос улыбнулся:
— А что вы сами-то об этом слыхали?
— Воздушные дуэли на пистолетах, как в рыцарские времена, – ответил Аркадий. – Только вместо лошадей – аэропланы. Пилоты сближаются, дают по выстрелу и разлетаются. Известны уже случаи попадания.
Гаррос покачал головой:
— Как шеф-пилот фирмы «Моран-Солнье» я ещё до войны задумывался о возможной военной роли аэроплана. С самого начала мне было очевидно: оружием аэроплана для уничтожения себе подобных может стать только пулемёт. Вы хорошо представляете себе аэроплан?
Журналист пожал плечами:
— Думается, да.
— У аппаратов с толкающим винтом – «Фарман», «Вуазен» – ничто не мешало установке пулемёта в передней кабине, где размещался лётчик-наблюдатель. Однако у аппаратов с тянущим пропеллером ось стрельбы пересекает плоскость, ометаемую лопастями.
Аркадий кивнул в знак того, что понимает, о чём идёт речь, а лётчик продолжил:
— Устанавливали мы пулемёт под углом к направлению полёта, то есть стреляли поверх или сбоку пропеллера.
— Но ведь эдак трудно прицеливаться? – уточнил Аркадий.
Гаррос одобрительно хмыкнул:
— Вы соображаете. В манёвренном поединке пилот почти не имеет шансов попасть в цель. Выход мы видели только один: пулемёт следует направить прямо вперёд и стрелять через винт. Тогда и целиться проще: можно направлять нос аэроплана в сторону противника – и всё.
— Звучит просто, – Аркадий знал по опыту: что выглядит простым делом, зачастую бывает почти неосуществимо.
— Перед войной мы с моим другом Раймоном Солнье выпросили у военного ведомства пулемет «Гочкис», – продолжал Гаррос. – Нам дали его нехотя и потребовали вскоре вернуть, когда мы закончим наши «никому не нужные» эксперименты.
— Так вы занимались этим ещё до войны? – поразился Аркадий.
— Именно, – подтвердил Гаррос. – И вышло всё крайне неудачно. У «Гочкиса» «плавающий» темп стрельбы. Этот пулемет просто не годился для наших целей. Раймон предлагал установить на лопасти пропеллера тяжёлые пластины-отсекатели. Это защитило бы их от прострела. Но тут началась война, я ушёл на фронт, и мы прекратили всякие эксперименты. Пулемёт у нас тотчас отобрали.
— И вы летали на разведку на «Моране-Солнье»? – спросил Аркадий.
— Недолго, – махнул рукой Гаррос. – Мне надоело изображать из себя беззащитную птичку. В ноябре прошлого года я попросил отпуск. Погода была плохая, так что начальство разрешило мне уехать с фронта. И мы с Раймоном вернулись к нашей старой идее бронированного винта. Теперь-то армия уже не возражала против того, чтобы дать нам пулемёт. Понимала: идея наша – не пустая блажь.
— Мне кажется, если стрелять через винт, то можно сбить самого себя, – нерешительно проговорил Аркадий.
— Смотрите. – Гаррос тряхнул головой. – По сравнению с общей площадью ометаемого диска винта поверхность двух лопастей весьма невелика. Лишь сотые доли площади круга. По законам вероятности пули пролетают мимо лопастей. Почти все. Примерно семь процентов их встретит на своём пути преграду.
— И?.. – Аркадий всё ещё не понимал.
— И чтобы эти семь процентов пуль не разнесли лопасти в щепки, мы установили стальные угольники. Пули встречают, таким образом, преграду и рикошетят.
— Так ведь винт стал тяжёлым? – спросил Аркадий. – Как же самолёт летает с такой тяжестью?
— Так и летает, – Гаррос весело смотрел на молодого человека. – Немного хуже, чем раньше. Довольно большой процент боеприпасов тратится вхолостую. Удары пуль по отсекателям съедают часть полезной мощности двигателя. Хуже того – они постепенно расшатывают крепления конструкции планера. Зато мы получили возможность метко стрелять и сбивать аэропланы противника. Здесь стоит ещё заметить, что французские пули довольно мягкие, так что отсекатель их «держит». С германскими пулями, снабжёнными прочной оболочкой, ситуация была бы хуже… Вы видели германскую пулю?
Аркадий покачал головой.
— Ничего, ещё увидите, – «утешил» его Гаррос. – Словом, в конце февраля я вернулся в армию с гостинцем.
— Вы привезли своё изобретение?
— Давайте будем называть вещи своими именами: по большей части это изобретение Раймона Солнье, – твердо заявил Гаррос.
Скромность лётчика приятно удивила Аркадия.
— На какой машине вы летаете? – Журналист решил задать «профессиональный» вопрос.
— У меня «Моран-L», – ответил Гаррос. – «Парасоль» – то есть «зонтик» – его так называют из-за верхнего расположения крыла. С новым винтом и пулемётом. Вся наша эскадрилья летает на «Моранах-Солнье», но такой «Парасоль», как у меня, – пока единственный. Я должен испытать его в боевых условиях.
…Первое апреля пятнадцатого года – ясный солнечный день – был «рабочим» для авиаторов. Аркадий Загурский проводил взлетавшие самолёты и в ожидании, когда лётчики вернутся с боевого задания, начал приводить в порядок свои заметки.
Он описывал «Мораны-Солнье» и отважных пилотов; во всех подробностях воспроизвёл рассказ Гарроса.
И вот наконец «Парасоль» с характерными крыльевыми кокардами – чересчур широким центральным синим кругом – приземлился недалеко от ангаров. Гаррос выбрался из машины, уставший, но совершенно счастливый.
— Успешно отбомбился, – кивнул он, отвечая на приветствия товарищей. – А на обратном пути, в пятнадцати километрах от линии фронта, заметил разрывы зенитных снарядов. На высоте двух тысяч метров – на пятьсот метров выше меня – шёл одиночный немецкий разведчик. По нему и стреляли зенитки. Я начал набор высоты, решив заодно перекрыть противнику путь к отступлению. И мне это удалось! Немец меня не заметил, так что я, разогнавшись на снижении, атаковал его сзади-сверху. И с дистанции в тридцать метров открыл огонь.
— Сбили? – нетерпеливо выкрикнул Аркадий, который вместе со всеми подбежал к лётчику.
Гаррос усмехнулся:
— Это оказалось не так просто. Немцы – отличные лётчики. Едва я расстрелял первую кассету моего «Гочкиса», как германский летнаб открыл ответный огонь, а пилот развернул машину к своей территории. Мы кружились друг вокруг друга, постепенно приближаясь к линии фронта. Длилась эта карусель, думаю, минут десять. Я расстрелял две кассеты, и тут мой противник перешёл в пикирование и вспыхнул на высоте приблизительно в тысячу метров.
— Простите, – подал голос Аркадий, – а вы поняли, что это был за самолёт?
— Полагаю, «Альбатрос», – сказал Гаррос. И помрачнел: – Честно говоря, это всё было ужасно – когда он начал падать. Секунд двадцать горящий аэроплан летел вниз, и эти секунды казались мне вечностью. Потом самолёт врезался в землю в огромном облаке дыма. Остатки машины были разбросаны повсюду. И оба лётчика… Я пролетел над ними – они оказались сильно изуродованы. Очень тяжёлая картина.
…Вечером Аркадий Загурский заканчивал набросок статьи. Он уже отдавал себе отчёт в том, что на его глазах только что произошло событие исторического масштаба: родился новый тип военного самолёта – «охотник» или, если угодно, «истребитель» – лёгкий, быстрый одноместный аппарат с неподвижным направленным вперёд стрелковым вооружением.
Самолёт, способный уничтожать вражеские самолёты.
Датой их боевого крещения следует считать первое апреля пятнадцатого года. Хотя «родились» они чуть раньше – в феврале того же года.
И это, восторженно думал Загурский, наверняка будет иметь огромное значение для всей военной авиации. Вот о чём он писал, да так увлечённо, что дважды ломал карандаш.
Комментарии к данной статье отключены.