- Вот это Змей Горыныч! – поневоле вырвалось у Аркадия Загурского, когда он разглядел огромный аэроплан, скрытый в большой палатке.
- Не верится?
Внезапно прозвучавший поблизости голос заставил Аркадия вздрогнуть, однако молодой человек быстро взял себя в руки, принял молодцеватый вид и представился:
- Корреспондент русского военного обозрения «Новое время» Аркадий Загурский. Командирован в деревню Старая Яблонна, в полосу действий Первой армии Северо-Западного фронта с целью ознакомления с действиями Эскадры Воздушных Кораблей… - Он сбился и опять чуть смутился.
- Штабс-капитан Горшков, - офицер дружески пожал ему руку. – Что, нравится вам мой «Муромец»?
- Ваш? – не понял Аркадий.
- Имею честь и удовольствие быть пилотом и командиром этого корабля. – Горшков чуть заметно улыбнулся. – Не смущайтесь, Загурский. Не вы один на нашего красавца так смотрите. Иначе даже рот разинут… Поверите ли, с месяц назад сажусь в расположении нашей пехотной части. Нижние чины чуть не крестятся, толпятся поодаль, а ближе подойти опасаются. Один унтер храбрый нашелся. «Это, - говорит, - ваше благородие, позвольте поинтересоваться, что за страсть? Навроде цеппелина?» Я говорю: «Точно, навроде цеппелина». А он и спрашивает: «А куды его надувать?»
Загурский расхохотался:
- Какое восхитительное невежество!
Штабс-капитан чуть сдвинул брови:
- Вы так полагаете? А между тем, невзирая на «надувать», этот унтер соображает гораздо лучше, чем кое-кто из самого большого начальства.
- Вы что имеете в виду? – не понял Аркадий. Ему вдруг стало не по себе: больно уж резко этот штабс-капитан отзывается о людях, стоящих много выше его по положению.
- Да то и имею, - вздохнул Горшков. – Вот ведь что любопытно, - продолжал он, - и французы, и немцы вовсю используют свои аппараты для бомбардировок. И какие? Маленькие, верткие. А ведь такие самолеты куда лучше подходят для разведки или для воздушного боя. Но нет, на них берут бомбы. А у нас что?
Аркадий Загурский молчал, боясь сморозить очередную глупость и окончательно уронить себя в глазах штабс-капитана. А тот продолжал, разгорячась и, видимо, мало заботясь о том, хорошо ли понимает его собеседник:
- «Муромец» - аппарат мощный и может брать на борт большое вооружение. Отсюда и соблазн – использовать его в качестве истребителя. Второй момент – заметьте! – тоже немаловажный: «Муромец» идет ровно, на высоте, и с него вся земля видна как нарисованная. Фотографирование поэтому удобное и снимки получаются хорошие. Отсюда начальство делает свои выводы, и большой корабль, которому на роду написано быть бомбардировщиком, используется как разведчик и истребитель.
- То есть, выходит, всё наоборот: «Мораны» и «Фоккеры» бомбят, а «Муромцы» - фотографируют? – подытожил Аркадий.
- Соображаете, юноша, - хмыкнул штабс-капитан. – А вот тот унтер сразу понял, что «Илья Муромец» должен заменить собою вовсе не «Ньюпоры», а цеппелины… - Горшков глянул на Аркадия испытующе: - Вы, собственно, о чем имеете намерение писать?
Аркадий отвечал назубок, как гимназист, хорошо знающий урок:
- Высочайше утвержден десятого декабря прошлого, четырнадцатого, года приказ о формировании Эскадры Воздушных Кораблей, а затем как будто провал в два месяца – ничего! И вдруг успех и сказывается эффект от действий… Об этом, собственно, меня и уполномочили разузнать из первых рук.
- Эффект, говорите? – Горшков рассмеялся. – Имеется такое. А ведь нас чуть было не расформировали. Великий князь Александр Михайлович, шеф авиации, настроен против «Муромцев». Считает их ненадежными, бесполезными. Эскадра, мол, оттягивает на себя лучшие летные силы, личный состав, механиков, моторы… Ведь что смущает? – Он кивнул на самолет, скрытый в палатке. – Поначалу не могли набрать достаточную боевую высоту. Потом – слишком сложное и ненадежное шасси. Винты неподходящие, стяжек чересчур много. Часть кораблей оставалась в сборке до февраля. Понятно, что боевой вылет необходим, иначе Эскадре конец. Мой корабль как раз подходил лучше всего: он может брать боевую высоту две тысячи метров и более. Стало быть, в конце февраля вылетел я на нем с утра и часа три крутился над аэродромом на большой высоте. Тянет корабль. После посадки долго его осматривали – решили: лететь можно. Приказал я вечером штабс-капитану Наумову – это мой артиллерист, - приготовить пять двухпудовых фугасных бомб и еще одну пристрелочную, проверить пулеметы – да не болтать об этом. Наутро вылетели я, Наумов, поручик Башко – мой заместитель, и моторист Чучелов. Он же управлялся и с фотографическим аппаратом.
- Это был первый боевой полет «Ильи Муромца»? – спросил Аркадий, нащупывая в кармане блокнот, но не решаясь вытащить и начать записывать. Штабс-капитан разговорился, а появление блокнота могло бы его спугнуть.
- Так я о чем вам рассказываю? – удивился Горшков. – Вы меня слушаете? Я вам потом позволю корабль посмотреть поближе, вы пока берите в соображение, какие ему эволюции подвластны. Вылетели мы на рассвете, в шесть утра, двадцать первого февраля в западном направлении. Погода прекрасная, ветра почти нет. Сделали два круга над аэродромом, набрали тысячу восемьсот метров и легли на прямой курс. Внизу потянулся пейзаж. Жаль мне вас, друг мой, что никогда вы не видели землю сверху, как видят ее воздухоплаватели! – прибавил Горшков неожиданно.
Аркадий покраснел:
- Так не все же потеряно? Я рассчитываю дожить до такого времени, когда и мне это будет позволено.
- В боевой вылет вас взять не могу – лишний вес, - предупредил Горшков. – А между тем смотреть сверху интересно. Крепость Новогеоргиевская была как нарисованная, отчетливо видны были все пушки. Солнце стояло низко, тени тянулись длинные, все резко, словно обведено карандашом. Из штаба Эскадры в штаб крепости передали по телефону, что вылетает корабль, предупредили, чтоб не стреляли. А то с перепугу могли начать палить… Всякое бывало.
- А противник вас обстреливал? – жадно поинтересовался Аркадий.
- Мы к тому времени, как оказались над противником, набрали две тысячи восемьсот метров, - ответил Горшков. – Может, кто-то и пытался стрелять, да мы просто не заметили. Высоко шли. Окопы сверху как зигзаги. Прошли две железнодорожные станции, видели состав и сфотографировали его. То беда, что задача наша была бомбить станцию Вилленберг, а как раз этой станции мы не нашли. Что делать с бомбами? Поручик Башко за голову схватился, потом плюнул и говорит: «Садимся с бомбами». Так и сели.
Аркадий молчал. Рассказ штабс-капитана был живописным, но каким-то неполным.
Горшков хмыкнул:
- Приуныли, Загурский? Писать не о чем – взлетели-сели? Вот и я так подумал, потому на следующий день, не сказавшись начальству, решил повторить полет. На сей раз мы с Наумовым досконально изучили маршрут к цели и обратно, с отметками на карте и расчетом времени полета. Никого не будили, никому не доложились, просто запустили моторы – и полетели. Внизу все спало, Новогеоргиевск нас прозевал – миновали без помехи. Снова видели сверху поселки, железную дорогу, поезд… И вот уже большая станция – точно Вилленберг, наша цель. Штабс-капитан Наумов приказал открыть бомбовый люк и снять с бомб предохранительные вилочки. Чучелову сказано было взять фотоаппарат, да снимать только разрывы, ничего более. Станция приближалась. Наумов поднял руку: «Приготовиться» - потом опустил: «Одну бросай!» Бомба сорвалась с замка, но струя воздуха ударила по стабилизатору, и бомба два раза перевернулась через голову – и провалилась вниз. На миг исчезла, снова показалась – блеснул огонь, и с земли поднялся клуб дыма. Недолет был метров сто. Я повернул километра на три и сделал второй заход. Наумов одну за другой сбросил все пять, экипаж прижался к люкам – смотреть. Огромные клубы поднялись вдруг по всей станции… Первые бомбы, сброшенные с воздушного корабля Эскадры! Чучелов заснял, как бомбы рвались на станции. Я сделал третий заход, и Чучелов еще фотографировал всю станцию целиком, охваченную дымом разрывов. После сего мы повернули обратно – и снова видели мирные поселки, железную дорогу, окопы… Я передал управление своему заместителю, поручику Башко, а сам пошел по кораблю. И тут удары – это под нами стали рваться шрапнели: стрелял Новогеоргиевск. Башко прибавил газу и миновал стреляющие батареи, хотя велик был соблазн, признаюсь, угостить их пулеметным огнем. Да ладно, решили этого не делать. Садились мы – народу на аэродроме было уже полно, нас ожидали, приехал на автомобиле начальник Эскадры – и тут уж мы отрапортовали о полном успехе. После этого и в Ставку Верховного Главнокомандующего было послано донесение о произведенных полетах, приложены фотоснимки. Так что о расформировании Эскадры более не заговаривали. А других летчиков потянуло в боевые полеты.
- В каком смысле – «потянуло»? – уточнил Аркадий. – Разве не все рвались в бой? – Он густо покраснел и добавил: - Иначе зачем было и поступать на воздушные корабли?..
- Да имелся тут у нас один, не хочу его имени называть, - сквозь зубы процедил Горшков. – Летать попросту боялся, поэтому и строчил «наверх» реляции о том, что «Муромец» - плохой воздушный корабль, ненадежный, боевую высоту набрать не в состоянии… Ушел от нас – и слава Богу.
- А какова реакция противника на работу Эскадры? – спросил Аркадий Загурский.
Штабс-капитан Горшков рассмеялся:
- Не поверите, но поначалу по немецким войскам был отдан приказ о том, что всякий, кто доносит о пролете русских многомоторных самолетов, будет отдан под суд за распространение ложных панических слухов. Мол, у русских не может быть больших аэропланов. Это один перебежчик рассказывал при допросе в штабе Первой армии… Потом уж факты сами заговорили о себе: мы ведь неоднократно бомбили железнодорожные станции Восточной Пруссии. В конце концов немцы поставили на станции Вилленберг одну гаубицу для стрельбы по аэропланам. Но вообще они довольно медленно наращивали способы противодействия нашим кораблям.
- А сколько всего кораблей в Эскадре?
- По вновь утвержденным штатам, у нас будет целых двадцать кораблей, - сказал штабс-капитан Горшков. – Да хватит разговоров! Не надоело вам уже? Куда интереснее было бы посмотреть сам корабль, не находите?
- А можно? – И с замирающим сердцем вслед за штабс-капитаном Георгием Горшковым корреспондент военного обозрения Загурский шагнул в палатку, где дремал огромный «Илья Муромец».
А в качестве приложения мы приведем рапорт капитана Горшкова об одном из его вылетов:
Командующему ЭВК
19 июля 1915 г.,
рапорт № 125
Влодава
Настоящим я докладываю о полете ИМ-Киевского, состоявшемся в вышеуказанный день.
Члены экипажа: командир корабля, капитан Башко; заместитель командира, лейтенант Смирнов; артиллерийский офицер, штабс-капитан Наумов; механик, лейтенант Лавров.
Загрузка: бензин, 491 кг; масло, 98 кг; десять 16-кг бомб; пять 11-кг бомб; двенадцать зажигательных бомб; карабин; 260 патронов.
Вес: 1163 кг.
Полетный план: Влодава — р. Буг — восточнее деревни Грабовец — Юнивь — Бельжец — Шебржешин — Красностав — Холм.
Продолжительность полета: 4 часа, с 4:00 до 8:00 утра.
По данным нашей разведки неподалеку от деревни Гостинное были расположены три вражеских батареи, к северу и западу от Юнивь находился вражеский аэродром, с несколькими палаточными ангарами и зенитной батареей. На станции Любух стояли три вражеских поезда из 50 вагонов. К северу от Юнива находилось почти 400 товарных вагонов. Далее к северу поездов замечено не было. В Шебржешине стоял небольшой поезд из 60 товарных вагонов.
Во время рейда мы сбросили пять бомб на аэродром в окрестностях Юнива. Кроме того, мы сбросили 4 бомбы на поезд неподалеку от станции Бельжец и пять бомб на станцию Любух. Двенадцать зажигательных бомб были сброшены на поля к югу от Шебржешина.
Во время полета, когда мы находились на высоте 3200–3500 метров нас атаковали три немецких истребителя. Первый самолет противника, приблизившийся на 50 метров снизу был замечен через нижний люк. В момент атаки ИМ-Киевский, пилотируемый лейтенантом Смирновым, пролетал над Шебржешиным, который находился в 42 км от линии фронта. Немедленно командир корабля Башко заменил Смирнова у штурвала. Тем временем немецкий истребитель, имея большую скоростью быстро занял позицию в 50 метрах выше и справа от ИМ-Киевского и открыл огонь из пулеметов. Команда заняла свои места по боевому расписанию. Лейтенант Смирнов оставался рядом с командиром корабля Башко, штабс-капитан Наумов открыл огонь из легкого пулемета, а лейтенант Лавров начал стрелять в противника из карабина.
Во время первого захода вражеским пулеметным огнем были пробиты верхние топливные баки, топливные фильтры обоих правых двигателей, радиатор, топливопроводы, ведущие к левым двигателям, и окна в передней и правой части кабины. Как только топливопроводы были перебиты, левые двигатели были выключены. ИМ-Киевский продолжал полет лишь с двумя оставшимися двигателями на правой стороне. Немецкий самолет возобновил свою атаку, зайдя с левой стороны, но и на этот раз враг встретил сосредоточенный оборонительный огонь Ильи Муромца. Немец затем резко отвернул вправо, нырнул и пошел вниз по направлению к Замостью.
После атаки лейтенант Смирнов взял на себя управление воздушным кораблем и лейтенант Лавров перевязал капитана Башко, который был ранен в голову и в ногу. Через короткое время Башко вновь вернулся к управлению, в то время как Смирнов и Лавров по очереди закрывали руками пробитый топливный фильтр в надежде остановить утечку топлива. Во время первой вражеской атаки была выпущено двадцать пять патронов из одного магазина и пятнадцать из другого, прежде чем пулемет заклинило. Позднее было обнаружено, что сломана пружина возвратного механизма.
Появился другой вражеский самолет, сделал проход по левой стороне и открыл огонь из пулемета. Смирнов ответил на этот огонь стрельбой из карабина. К сожалению, Лавров находился в кабине рядом с фильтром и не мог отреагировать. Наумов тщетно пытался починить легкий пулемет. Смирнов затем передал карабин Наумову, заменив Лаврова у фильтра. Лавров, пытаясь предотвратить утечку топлива, серьезно обморозил руки. К счастью, вражеский истребитель не стал делать еще один заход.
Когда ИМ-Киевский достиг линии окопов, третий немецкий истребитель приблизился сверху и слева и открыл огонь с большого расстояния. В то же самое время открыла огонь немецкая зенитная артиллерия. Когда началась эта атака, ИМ-Киевский находился на высоте 1400–1500 метров.
Во время подхода к городу Холм на высоте 700 метров топливо кончилось и двигатели с правой стороны резко остановились. Экипаж затем совершил вынужденную посадку на заболоченный луг неподалеку от деревни Городище, которая расположена в четырех или пяти км от Холма. Место вынужденной посадки оказалось поблизости от аэродрома двадцать четвертого авиационного отряда. У ИМ-Киевского была повреждена левая сторона шасси, четыре стойки, пропеллер второго двигателя, нервюры и стойки.
Во время осмотра самолета после посадки команда обнаружила серьезный ущерб от вражеского пулеметного огня — пропеллер третьего двигателя был пробит в двух местах; крепление третьего двигателя было повреждено; кожух второго двигателя был также пробит; повреждено магнето двигателя номер два; получило попадание крепление двигателя номер два; выбоины и пулевые отметки по всей поверхности аэроплана.
Несмотря на свои раны, капитан Башко сумел посадить ИМ-Киевский. Его раны были обработаны в деревне Городище. Позднее он был отвезен в госпиталь Всероссийского дворянского общества во Влодаве. Башко получил пулевое ранение в икру ноги, выше колена и в бедро, а по касательной — в голову.
Подпись: Старший офицер ЭВК капитан Горшков.
Комментарии к данной статье отключены.