Они брали Берлин

Вспоминает Ландсман Адольф Исаакович, 1924 г. р., артиллерист:

В 9 часов вечера начало смеркаться. Вдруг услышали пулемётную и автоматную стрельбу у себя в тылу. Мы решили немедленно привести к бою орудия, но не знали, поворачивать их на 180 градусов, или нет. Потом эти огоньки стали приближаться, и мы увидели, что солдаты держат автоматы и винтовки вертикально и стреляют в воздух. Я это без слёз не могу вспоминать.

Мы смотрим друг на друга с немым вопросом – что это значит, неужели победа?! И в это время к нам прибежал наш запыхавшийся командир дивизиона, Герой Советского Союза Васильев, и сказал: «Победа! Сегодня последний день войны, сегодня можно стрелять только до 11 часов вечера, после стрелять нельзя». Мы стали плакать, кричать. Была неимоверная радость. А утром, так как наш дивизион был на механизированной тяге, нам дали ещё одну или две машины и сказали ехать вперёд, разоружать немцев.

Вспоминает Бельская (Точилкина) Лидия Алексеевна, 1921 г. р., медик:

Чем запомнился день Победы? Тишиной. Мгновенно наступившей тишиной… Когда объявили, что Берлин взят, боже мой, вы бы видели, как наши ребята радовались. Как кричали ура!, как качали друг друга, как вышли с гармошкой – всё это словами не передать… А мы с Машей у себя в санчасти сели на пол и плакали навзрыд. Потому что к нам перед этим принесли двоих тяжелораненых ребят, а мы ничем не могли им помочь. Они умирали у нас на глазах и не знали, что война закончилась… За всё время на фронте это был единственный раз, когда я заплакала. Ревела от обиды за этих незнакомых ребят. Ну, как так, погибнуть за пару минут до конца войны…

А вы бы видели, что творилось в Берлине! Как немцы выходили из метро, мокрые, бледные, и видели счастливых русских… А первый комендант Берлина Берзарин отдал приказ кормить гражданское население. И стояли наши повара в белых колпаках и фартуках с большими ковшами, а к ним подходили немцы и просили: «Битте шон, их ви эссен!» И все, как пароль, говорили одну фразу – «Данке шон! Гитлер – капут, Сталин – гут!» А мы с Машенькой ходили смотреть город. Видели горы оружия у Бранденбургских ворот, видели Рейхстаг и как на нём расписывались наши солдаты. Постояли, посмеялись, но сами расписываться не стали. Это всё я видела своими глазами…

А потом, когда мы шли к себе, нас вдруг догоняет майор со звёздочкой Героя на груди: «Девушки, вы куда?» – «К себе. Мы уже всё посмотрели» – «Так идёмте к нам, посидим вместе! Я вас приглашаю!» Вот так мы с Алёшей и познакомились.

Вспоминает Платонов Георгий Фёдорович, 1923 г. р., кавалерист:

Меня ранило под Бранденбургом 26 апреля, большой палец на руке немного оторвало, осколок в ногу, и в ягодицу. Снаряд разорвался рядом. Наша дивизия взяла Бранденбург и соединилась с частями 1-го Украинского фронта, который обходил Берлин с юга. А меня увезли в госпиталь, в Бернау. Жаль, в госпитале контрразведчики устроили шмон и изъяли все мои оперативные карты, даже на память ничего не оставили, кроме карты Берлина.

Как-то сотрудники госпиталя поехали в Берлин, приехали и рассказывают, что немецкие солдаты кто где спрятался, и когда бои закончились, то были такие картины, когда немец и наш в обнимку, с автоматами. Немцы же знают все злачные места, где можно найти выпить, напьются – и ходят в обнимку. Бывшие враги… Недолго это было, быстро там порядок навели.

Как-то в Германии мы подъезжали к небольшому селению, навстречу ребятишки маленькие, и стайка женщин, человек 15–20. В руках букетики цветов, встречают нас, весёлые, улыбаются. Подъехали к ним, а они хором: «Иван! Тудыт твою мать! Иван! Тудыт твою мать!» Ребята грохнулись со смеха! Я своему Ивану говорю: «Что же это за спектакль?» Он им перевёл, что это означает, и они с визгом разбежались. Впереди эскадрона прошла головная походная застава, взвод один, вот немки у них и спросили: «Скажите, как лучше встречать ваши войска?» Ну, они и сказали, как лучше.

Вспоминает Гордеев Анатолий Николаевич, 1922 г. р., лётчик-истребитель:

Я помню, когда мы получили задание бомбить Берлин, точнее, сопровождать бомбардировщиков, и я прокладывал маршрут, конечным пунктом которого был Берлин, то даже почувствовал себя как-то по-особому. Начал вспоминать Сталинград, Курск, Днепр, Польшу, думаю: «А ребятам не удалось дойти!» Я и сам не думал дойти до такого великого события, как ударить по логову фашистов. По заданию мы были должны обойти Берлин с севера и ударить по западной окраине, но когда подлетели к Одеру, ведущий полка бомбардировщиков запрашивает меня: «Вы не будете возражать, если мы пойдём прямо через центр города?» Ну, конечно, я не стал возражать, думаю – молодец! Хотя, безусловно, это рискованно было, ПВО мощная, но на Берлин очень хотелось посмотреть. Мне в этот напряжённый момент вспомнились слова курсантской песни: «За вечный мир в последний бой лети, стальная эскадрилья».

Я подумал тогда: ещё до войны курсантами строем ходили, пели браво эту песню, и никто не думал, что через пять лет в Берлине всё это закончится. Ну, конечно, «Пешки» как долбанули по западной окраине города – песочная и кирпичная пыль покрыла всё пространство. Вышли на юг. Потом второй боевой вылет…

Запомнилось, как в День Победы, 9 мая, Василий Сталин поздравил нас и приказал ехать в Берлин, к Рейхстагу. Мы стояли на аэродроме Фюрстенвальде, это 30 километров восточнее Берлина. Сели мы на грузовики, лётный состав, и поехали. Приехали в город – развалины сплошные. Регулировщицы были такие лихие девчата, флажками показывали дорогу – кое-как добрались до Рейхстага. У Бранденбургских ворот наши ребята гуляют – все виды вооружённых сил: пехота, авиация, танкисты. Небо чистое, день такой погожий, гармонь играет, все поют, обнимаются, и над куполом Рейхстага красное знамя. Решили мы пройти вовнутрь, но не получилось, у входа везде стояла комендатура, охрана. Оттуда ещё дым шёл, внутри что-то горело. Говорят – там ещё небезопасно. Ну, я, как и остальные все, на стене нацарапал свой автограф. Вернулись на свой аэродром, написал домой письмо: «Не волнуйтесь, я жив и здоров».

Вспоминает Авакимян Андрей Артёмович, 1923 г. р., сапёр:

Войну наша 5-я железнодорожная бригада встретила в Берлине. 3 мая я написал на стене Рейхстага: «Старший лейтенант Авакимян, станица Лабинская – Берлин!» Нашему счастью, конечно, не было предела… И вот, в те дни на одной из берлинских улиц к группе моих солдат подошёл старик немец. Робко спрашивает: «Криг энде, йа?…» (Войне конец, да?) А ему в ответ: «Да пошёл ты!…» Но я тут же осадил их: «А ну прекратить! Старик-то тут при чём?» Подхожу к старику, а я уже немного понимал по-немецки: «Йа, криг энде!» (Да, войне конец…)

Старик заплакал: «Майне цвай зоне – капут нах Руссланд…» (Мои два сына погибли в России…) И как я мог его утешить? – «Данке Хитлер…» («Спасибо» Гитлеру…), говорю. «Хитлер…» – старик показал жестом, что Гитлера надо было порвать на куски. И тут у меня внезапно вырвалось: «Унд Сталин?» (И Сталина?) Он внимательно посмотрел мне в глаза и, видимо, решив наплевать на свою ставшую никчёмной жизнь, ответил тихим, но твёрдым голосом: «Аух!» (Тоже!) Потом поднял руку и, показывая пальцем куда-то вдаль, добавил: «Демократише, Америка…»

Вспоминает Букин Антон Дмитриевич, 1919 г. р., танкист:

До центра Берлина уже оставалось совсем немного, где-то три километра, когда путь полку преградил канал. Он был неширокий, метров тридцать всего, но одетый в гранит, с отвесными берегами. Мостов через канал практически не осталось, но в нашем распоряжении остался Горбатый мост на Потсдам-штрассе. Он был заминирован и пристрелян. Сапёрам удалось его разминировать. Но как его преодолеть? Мы обложили один танк дымовыми шашками. Мыслилось так, что немцы растеряются на несколько десятков секунд и дадут танку проскочить, а во-вторых, танк дымом прикроет атакующую пехоту.

Так и получилось. Зажгли шашки далеко до моста. Дым шёл такой, что ничего видно не было. Поскольку шашки лежали, начиная с середины башни, то экипаж мог и вести машину, и стрелять. Танк выскочил на площадь перед мостом и, страшно дымя, проскочил через мост. За дымом прошли пехотинцы. Вскоре Берлин пал. Я до сих пор помню, как я себя чувствовал – как будто на седьмом небе. Прошёл всю войну от начала до конца. Два раза ранен, два раза контужен. Тысячи раз мог бы быть убитым. Остался жив-здоров.

Вспоминает Вестерман Аркадий Григорьевич, 1924 г. р., танкист:

Наши танки в центре германской столицы горели на каждых десяти метрах. Мой танк шёл по Вильгельмштрассе и вёл огонь в сторону Рейхстага. Но «фаустники» из подвалов и окон первых этажей и огонь из зениток на прямой наводке не давали нам продвинуться дальше, а вся наша пехота попряталась по подвалам. Я вылез из танка и с пистолетом пошёл в подвал, «выкуривать» оттуда нашу пехоту, орал на них – «Мать вашу, перемать! Вылезай, б…! Прикрывайте танки!», и только автоматчики вылезли на белый свет из подвала, как сразу юркнули назад. А в подвале уже шла общая повальная пьянка, там были и гражданские немцы, и солдаты вермахта, не хотевшие сражаться, одним словом – шло братание с противником. Каждый такой подвал соединялся ходом с соседним домом, и по этим подвалам можно было спокойно пройти пол-Берлина без остановки. Я взбесился: тут на каждом метре танкисты живьём горят, а эти хреновы автоматчики уже «войне капут» объявили…

Но делать-то нечего. Мы двинулись вперёд по улице, без прикрытия, и тут сбоку из окна по нам выпустили «фаустпатрон», который прошил броню и взорвался внутри башни. Я был ранен осколками в ногу и получил контузию. Из танка выбрались только Иванченко, тяжелораненый наводчик Бураченко (он умер потом в госпитале) и я. Но встать на ноги я не мог, стал отползать от горящего танка, а вокруг мешанина – в одном доме наши, в другом немцы, в третьем опять наши засели, огонь со всех сторон. Из-под огня меня вытащила девушка-санинструктор. Она меня перевязала, тут подошёл танк, меня положили на броню, танк дал задний ход и доставил меня к грузовику, на который собирали раненых и отвозили их в санбат. Из санбата меня отправили в армейский госпиталь 1-й гвардейской танковой армии, откуда 9 мая забрали назад в бригаду.

Вспоминает Тупиков Семён Ельпитифорович, 1924 г. р., артиллерист:

Дошли до Берлина. Были у Рейхстага, но там мы стрельнули раза три. В одном месте снайпер стрелял, сначала по нашим, а потом и по гражданским немцам начал. Помню, просили танкистов стрельнуть по заводской трубе, а они: «Нет приказа!» Вот ведь… жалко им снаряда было. В Берлине много побитых было – и наших, и немцев, Шпрее была красная от крови. Тут нас на окраину, и объявляют: «Война кончилась!» Эх, что было, пилотки в воздух кидали — все их прострелили!

Вспоминает Петров Алексей Лаврентьевич, 1921 г. р., пулемётчик:

Участвовали в знаменитой Берлинской операции. Атаковали в свете прожекторов. Сражались и на Зееловских высотах. Тяжелейшие бои. В Берлине наступали в районе улицы Мюллер-штрассе, там как раз находилась станция метро. И наше отделение, в том числе и я, наткнулось на пушку, которая вела огонь по наступающей пехоте. Продвигались от дома к дому; где стреляли, где нет, дошли до позиций орудия: смотрим – наши танки двигаются, а немцы готовятся по ним ударить. Тогда расчёт уничтожили: кинули гранаты и дали очереди из автоматов. Последних немцев закидали гранатами. Танки только смяли само орудие.

Дальше дивизию хотели послать к Рейхстагу, но его к тому времени взяли. В Берлине мы расположились в каком-то доме, и когда рано утром 9 мая 1945 года объявили о Победе, то я хорошо помню, что как безумный стрелял из автомата со второго этажа в воздух. Победа для меня стала настоящим праздником. Ужин всегда хорош у солдата, но в тот раз мы с особым аппетитом ели.