| 1941 | 1942 | 1943 | 1944 | 1945 |
Поставив танк у выбранной комбригом хаты, я вошёл в неё, чтобы согреться и посушить промокшие сапоги. Войдя в хату, я услышал разговор по радио между командиром бригады и командиром корпуса, Героем Советского Союза генералом Алексеевым: «Жилин, закрыть брешь» – «Да у меня один танк» – «Вот этим танком и закрой». После разговора он повернулся ко мне: «Ты слыхал, сынок?»
Задача была ясна. Поддержать пехоту 242-го стрелкового полка, оставившую Дашуковку тридцать минут назад и тем самым открывшую трёхкилометровую брешь. Овладеть Дашуковкой, выйти на её северную окраину и до подхода резервов корпуса исключить подход и прорыв противника к окружённым по единственной грунтовой дороге, проходящей в 500–600 метрах севернее Дашуковки.
Я быстро выскочил из хаты. Мой экипаж спокойно жевал хлеб с тушёнкой. Хозяйка хаты вынесла вслед за мной кринку молока и предложила выпить. А мне белый свет был не мил. Я ведь не знаю, что там, в Дашуковке, какой противник и как его выбивать.
Крикнул экипажу: «К бою!» Экипаж вначале ошалело взглянул на меня в недоумении, отпустив пару шуток по поводу моей прыти, но видя, что я не шучу, бросил еду, и все метнулись к танку. Я приказал сбросить брезент, чтобы не случилось казуса, как это было в Тараще, выбросить всё изнутри танка, что не нужно было для боя, и догрузить боеприпасов. Таким образом, я шёл в бой с двумя боекомплектами снарядов: сто пятьдесят штук вместо штатных семидесяти семи. Минут за 20 танк подготовили к бою. Провожать нас вышло всё начальство. Помахал всем рукой и встав на сиденье, взявшись руками за командирский люк, я дал команду: «Вперёд!»
Впервые, как себя помню, не было тяжело на душе, как это всегда бывало перед атакой, до первого выстрела. Слова начальника политотдела Молоканова Николая Васильевича, сказанные на прощание: «Надо, Саша!» – подействовали ободряюще.
Подъехав к изгибу оврага, откуда было ближе всего к деревне Дашуковка, мы стали медленно спускаться по его склону. Выход был только один: преодолеть овраг и начать атаку на южную окраину Дашуковки. Легко скатились вниз, однако подняться на противоположную сторону нам не удалось. Добравшись с ходу до половины противоположного ската, танк с большой скоростью скатился обратно вниз. Мы сделали несколько попыток подняться, и всякий раз танк срывался вниз. Начинавшаяся с наступлением темноты гололедица всё больше затрудняла наш подъём. Выбившись из сил, я вспомнил, как преодолел ров под Киевом на задней передаче. Нашлись и двенадцать шипов на гусеницы «зипе», которые мы закрепили по шесть на каждую гусеничную ленту. Управившись за полчаса, мы развернули танк задом и все трое – я, заряжающий и радист-пулеметчик, – уцепившись за выступ лобового листа брони, начали толкать танк вверх. Мы уже настолько вымотались, что не отдавали отчёта, что наше усилие для двадцативосьмитонной машины – тьфу! А если бы танк, как и раньше, покатился вниз, то от нас бы мало что осталось. Однако наша злость, воля, умение механика-водителя и прикреплённые шипы сделали своё дело. Танк, натуженно ревя, медленно, но полз вверх. Казалось, что вот-вот он встанет, мы же изо всех сил толкали его, старались помочь двигателю. Поднявшись кормой над краем оврага, танк на какое-то мгновение застыл, но, зацепившись за грунт, перевалился на ту сторону. Выбравшись наверх, механик начал разворачиваться, а у меня потемнело в глазах. Услышав громкую работу двигателя, немцы начали пускать осветительные ракеты, усилился ружейно-пулемётный огонь. Оглянувшись по сторонам, дал команду экипажу: «В танк!» и распорядился дать танку отдохнуть полчаса. Закрыв за собой люк, я сразу впал в забытьё. Видимо, то же самое произошло и с экипажем.
Из забытья меня вывел громкий стук по башне. Спрашиваю, кто. Мне ответил командир 242-го стрелкового полка. Открыл люк, представился. Он сказал, что я молодец, что преодолел такой глубокий овраг: «Смотри, вон двигающиеся огоньки. Это идут немецкие автомашины. Думаю, что несколько подразделений противника уже прошли по дороге. На этом участке собраны остатки моего полка – примерно рота. Вам необходимо, используя ночь, поддержать атаку моей пехоты, выйти на северную окраину и своим огнём закрыть дорогу. МСБ вашей бригады уже на подходе, так что помощь близка».
Впереди метрах в двухстах виднелись мигающие папиросные огоньки – пехота лежала на мокром снегу. Приказываю механику подойти к пехоте и даю команду: «К бою!» Заряжающему показал растопыренную ладонь – «Осколочным!»
Остановив танк в десяти метрах от стрелков, осмотрел лежащих на снегу бойцов, вооружённых винтовками. Только некоторые были вооружены автоматами. Видать, собрали их из всех подразделений полка. Беглым взглядом оценив их состав, в цепи, растянутой метров на 300–400, я увидел около пятидесяти человек. Высунувшись из командирского люка, обратился к ним: «Мужики, мы сейчас выбьем противника из деревни и выйдем на её противоположную окраину, где и займём оборону. Поэтому лопатки в период боя не теряйте. А сейчас вы короткими перебежками выдвигайтесь впереди танка метров на 20–25 и сходу ведите огонь по противнику. Не бойтесь моих выстрелов, ибо я стреляю выше ваших голов». Один из них крикнул мне: «Когда это танки шли сзади пехоты?» Я ответил, что вопрос поставлен правильно, но сегодня надо действовать так. Я буду уничтожать огневые точки противника, а как подойдём метров на двести к деревне, я выйду вперёд, а вы броском за мной. Сейчас посмотрите и по моей команде – вперёд! Взревел мотор – немцы выпустили несколько ракет и сразу же заработали семь пулемётных точек. Поставив прицел на ночную стрельбу, я начал их расстреливать справа налево. Мои снаряды в течение полутора-двух минут подавили сразу три или четыре точки. Высунувшись из танка, даю команду: «Вперёд!» Увидев мою отличную стрельбу, пехота поднялась вначале неуверенно, но в атаку пошла. Противник снова открыл огонь из четырёх или пяти точек. Я же расстрелял ещё три из них, а потом дал команду механику продвинуться вперёд ещё на 25–30 метров, выстрелив при этом по окраине деревни двумя снарядами, затем, медленно двигаясь, уничтожил ещё одну огневую точку. Из танка вижу, как моя пехота короткими перебежками продвигается вперёд. Противник ведёт только ружейный огонь. Видимо, немцы, овладев деревней, оставили в ней небольшой заслон силой до одного взвода, не имея даже ни одного противотанкового орудия, бросив основные силы на прорыв к окруженцам. Настала решающая минута – пехота поверила в меня, видя, как я расправился с пулемётными точками противника, и продолжала делать перебежки, ведя огонь с ходу и лёжа. Но нельзя терять этот благоприятный момент. Поэтому высовываюсь из танка и кричу: «Молодцы, ребята, а теперь в атаку!» Обогнав цепь и ведя огонь с ходу, врываюсь в деревню. Остановился на миг, дал два выстрела из пушки вдоль улицы по убегающим немцам и длинную пулемётную очередь. Заметил, как какое-то сооружение пытается вывернуться из-за дома на улицу. Не размышляя, крикнул Петру: «Дави!» Механик рванул танк вперёд, ударив правым бортом это большое чудовище, которое впоследствии оказалось шестиствольным миномётом.
Продолжаем движение, расстреливая выбегающих из домов, мечущихся у автомашин немцев. Многим из них удалось спуститься в овраг и убежать, а те, кто бежали вдоль улицы, боясь темени и неизвестности оврагов, получали свою пулю. Вскоре, выйдя на северную окраину, стал выбирать удобную позицию для обороны. Метрах в двухстах от основного массива домов стояла отдельная хата. К ней я и подвёл свой танк, поставив его левым бортом к стене дома. Впереди, метрах в восьмистах, по дороге идут одинокие автомашины. Задача выполнена – дорога под прицелом.
К этому времени ко мне стали подходить и мои пехотинцы. Их осталось около двух десятков. Отдаю команду занять круговую оборону – потому что противник мог обойти нас по оврагам и окопаться. Но, как и ожидал, у пехотинцев нет лопаток, и они толкутся возле моего танка, ища в нём защиту. Видя это, рекомендую всем рассредоточиться, выбрать каждому удобную позицию и быть готовыми к отражению контратаки противника с наступлением рассвета. Через несколько минут из-за рощи, что росла левее через дорогу, выдвинулся целый город света – колонна автомашин с пехотой, идущая с зажжёнными фарами (немцы в течение всей войны ночью совершали передвижение только с включёнными фарами). Определяю по прицелу скорость движения – около 40 км/ч – и жду, когда они выйдут перед фронтом нашей обороны. Не ожидал я такого подарка от фашистов и, определив дальность, взял поправку на первую автомашину. В одно мгновение мой снаряд превращает её кузов в огненный шар. Перевожу прицел на последнюю автомашину (она оказалась одиннадцатой), которая после моего выстрела подпрыгнула и, вспыхнув, развалилась на части. И тут на дороге начался кошмар. Идущий в колонне вторым бронетранспортёр рванул в обход первой горевшей автомашины и сразу же сел днищем в грязь. Остальные автомашины пытались съехать с дороги направо и налево и тут же зарывались в грязи. От моего третьего выстрела, а он последовал не более чем через шесть-восемь секунд, вспыхнул бронетранспортёр. Мне механик говорит: «Лейтенант, не расстреливай все машины, трофеев надо набрать». – «Ладно». Местность осветилась, как днём. Были видны в отблесках пламени бегающие фигуры фашистов, по которым я выпустил ещё несколько осколочных снарядов и полностью короткими очередями разрядил диск из спаренного с пушкой танкового дегтяревского пулемёта.
Постепенно ночь стала уступать рассвету. Стоял туман, да ещё сыпал хотя и редкий, но сырой снег. Враг не контратаковал, а занимался вытаскиванием раненых с поля боя. Пехотинцы мои иззябли и грелись, как могли. Часть из них ушла погреться в крайние хаты.
Экипаж не дремал. Опытные вояки, они понимали, что скоро немец полезет нас выбивать. И точно, вскоре к танку подошёл молодой солдат и крикнул мне: «Товарищ лейтенант, танки противника!» Я сделал попытку открыть люк, чтобы осмотреться, но не успел поднять голову, как почувствовал удар пули по крышке люка, крошечный осколок отколовшейся брони поцарапал мне в шею. Закрыв люк, я стал смотреть в триплексы в направлении, указанном мне солдатом. Справа в полутора километрах, в обход крались по пашне два танка Т-IV: «Ну вот, начинается…».
Даю команду пехоте и своему экипажу: «К бою!» Приказал зарядить осколочным, ибо танки были далеко и требовалась пристрелка. Снаряд разорвался в пяти-десяти метрах от переднего танка. Танк остановился – второй снаряд я влепил ему в борт. Второй танк попытался уйти, но со второго выстрела встал, и один из членов экипажа, выскочив из башни, побежал в поле.
Начало утра 19 февраля 1944 года было хорошим, я расслабился и едва не был за это наказан: пуля стукнула по ребру люка, когда я пытался его открыть, чтобы осмотреться. Солдатик, который указал мне на танки, подошёл и крикнул, что слева за оврагом какие-то немецкие офицеры рассматривают наши позиции в бинокли. Сказав это, он повернулся, чтобы отойти от танка, вдруг покачнулся и упал навзничь. Взглянув в триплекс, я увидел, как из его затылка вытекает струйка крови. Крикнув, чтобы его убрали, я приказал механику: «Петя, сдай танк задом и обогни дом в готовности вернуться на место». На малом ходу танк задом выполз из-за хаты. Я развернул башню и в прицел увидел четыре фигуры, лежащие на снегу сразу за оврагом метрах в четырёхстах от меня. Видимо, группа офицеров во главе с генералом, у которого воротник шинели был оторочен лисой, проводила рекогносцировку местности и моей позиции. Крикнул: «Фетисов, снаряд на осколочный!». Фетисов отвернул колпачок, доложил: «Осколочным готово!» Я прицелился, и снаряд разорвался точно в середине этой групп. Я сразу увидел не менее полусотни фигурок в белых халатах, бросившихся со всех сторон спасать раненых. Вот здесь я и отыгрался за паренька-солдата, выпустив в них пятнадцать осколочных снарядов. Таким образом «успокоив» немцев, мы вернулись на своё место (правую сторону дома) и стали ждать дальнейших действий со стороны противника. Радио не отвечало на наши позывные. А у меня осталось всего четырнадцать снарядов. Из них один подкалиберный, один бронепрожигающий и двенадцать осколочных, кроме того по одному неполному пулемётному диску у меня и Елсукова.
И вдруг из-за рощицы, что находилась левее нашей позиции, через дорогу выскочил самолёт (на фронте мы его называли «капрони» – итальянского производства, который хорошо пикировал). Развернулся и на высоте 50–70 метров полетел вдоль оврага, что был левее деревни, на противоположном склоне которого я уничтожил группу немецких офицеров. Механик снова вывел машину из-за дома, и я стал наблюдать за самолётом. Развернувшись, самолёт опять полетел вдоль оврага в нашу сторону. Немцы выпустили зелёные ракеты, он им так же ответил зелёной ракетой. Ещё раз развернулся, сбросил большой ящик и полетел дальше. Надо сказать, что вдоль противоположного края оврага за небольшим кустарником, видимо, шла дорога, перпендикулярная той, что мы перекрыли, а вдоль неё – телеграфная линия. Самолёт курсировал вдоль этой линии, и, зная примерно расстояние между столбами, я рассчитал его скорость. Она была небольшой, порядка 50–60 км/ч. Когда самолёт сбросил груз и пролетел мимо нас, я решил, что, если он развернётся, я попытаюсь его сбить. Даю команду Фетисову отвернуть колпачок и зарядить осколочным. Самолёт разворачивается, я беру упреждение – выстрел. Снаряд угодил ему прямо в мотор, и самолёт переломился. Что тут было! Откуда только взялось столько немцев! Со всех сторон поле запестрело от оживших в снегу фигур противника, которые бросились к остаткам самолёта. Забыв о том, что у меня мало снарядов, я раз десять выстрелил осколочными в эту бегущую массу фрицев.
Поставив танк на своё место, справа от дома, я не мог успокоиться. Всё, что угодно, но сбить самолёт?! Радио по-прежнему молчало, у меня боеприпасов – на две цели и патронов – на отражение одной атаки взвода автоматчиков противника. Время шло. На нашем участке – мёртвая тишина, которая предвещала развязку. Я услышал, как один из пехотинцев мне кричит лежа, не поднимаясь: «Товарищ лейтенант, слева из рощи за оврагом вышел «фердинанд». Я даю Петру команду: «Подай немного задом в объезд хаты, как раньше».
Выехав из-за дома, я увидел «фердинанд» с пушкой, нацеленной на меня, но, видимо, он не успел взять меня в прицел, а я быстро спрятался за дом. Однако путь отступления был перекрыт. Ясно, что в ближайшие минуты они пойдут на прорыв.
Атака гитлеровцев началась прямо в лоб, от дороги. Шло до сотни автоматчиков в маскхалатах, ведя огонь длинными очередями, будучи от меня примерно на расстоянии 300–400 м. Вначале я не понял, откуда такая решительность. Будь у меня хотя бы десяток осколочных снарядов и четыре-пять пулемётных дисков, я бы их успокоил за несколько минут. За грохотом автоматных очередей я услышал шум мотора тяжёлого танка: «тигра» или «пантеры». Значит, вот чем определилась их решительность. У них появился тяжёлый танк. Кричу оставшимся трём-четырём пехотинцам, чтобы кто-нибудь из них выглянул из-за дома и посмотрел, что там у меня слева на дороге. Никто не откликнулся.
Решение сложилось мгновенно: подпустить «тигр» на двести метров и влепить ему в лоб последним подкалиберным снарядом, выскочив из-за дома. Командую механику: «Петя, заведи мотор и не глуши его, подпускаем «тигра» поближе, выскакиваем из-за дома и на счёт «четыре», не дожидаясь моей команды, сдавай назад». Дали с радистом по две короткие очереди из пулемётов, уложив несколько атакующих фигур.
Шум двигателя теперь раздавался совсем близко. Крикнул механику: «Вперёд!» и, выскочив из-за дома, увидел впереди, метрах в ста пятидесяти «тигра» с десантом, только что тронувшегося вперёд после короткой остановки. Это мне и было нужно. Не дав своему танку погасить колебания от резкой остановки, беру в прицел немецкую машину и стреляю в лоб немецкого танка. Никаких последствий! Пётр резко дёрнул танк назад, а я крикнул заряжающему Фетисову, чтобы зарядил осколочным. И тут увидел, что немецкие автоматчики остановились. Я выстрелил по ним в упор последним осколочным снарядом и увидел, как они побежали. Выскочив из-за дома на одно мгновение, мы замерли от увиденного. «Тигр» медленно охватывало пламя. Один из членов его экипажа наполовину свесился с башни. Прогремел взрыв. Фашистского танка не стало. Мы опять победили.
Забыв о том, что у меня остался один бронепрожигающий снаряд, я приказал зарядить его и решил в дуэльном бою с «фердинандом» уничтожить самоходку. Вместо того чтобы успокоиться, полез на рожон.
Пётр так же, как это делал и раньше в этом бою, по моей команде подал танк задом из-за дома влево и свёл меня с глазу на глаз с «фердинандом», который и ждал меня, наведя заранее свое орудие. Он дал мне время взять его в прицел, однако в выстреле опередил, влепив мне болванку под погон башни. Стальная болванка, разбила чугунные противовесы пушки, убила Фетисова и застряла в задней стенке башни. Второй снаряд разбил маску пушки и развернул башню танка, заклинив её люк. Я крикнул: «Выпрыгиваем», – и попытался головой открыть заклинивший люк. После третьей попытки с трудом открыл его и, практически с третьим выстрелом «фердинанда», подтянувшись на руках, выскочил из танка, упав около него на землю. В полевой сумке прямо на борту башни я хранил английские диагоналевые брюки и гимнастёрку – подарок английской королевы советским офицерам. Думал, если придётся выпрыгивать, я их рукой схвачу. Какие тут брюки! Самому бы целым остаться! Увидел моего радиста-пулемётчика сержанта Елсукова, бегущего метрах в пятнадцати впереди. Обернулся и увидел, как убегавшие ранее немцы опять перешли в атаку. Они были всего метрах в ста пятидесяти от меня.
Я бросился за радистом к ближайшим домам, но, пробежав несколько метров, услышал крик Петра Дорошенко: «Лейтенант, помоги!» Обернулся и увидел Петра, повисшего в люке механика-водителя, зажатого его крышкой. Под огнём вернулся к нему, оттянул люк вверх, помог ему выбраться, а затем, взвалив его на плечи, понёс на себе. На его фуфайке проступали всё увеличивающиеся в размерах семь красных пятен. Впереди перед домами пролегала канава, которая простреливалась с противоположного берега оврага. Прикинул, что я её перепрыгну, и перепрыгнул бы, но за 2–3 метра до моего подхода к канаве противник вдруг прекратил огонь, очевидно, менял ленту или диск, и я свободно перешагнул через неё, неся на себе Петра Дорошенко. До крайних хат оставалось где-то 20–30 метров, когда я увидел, как артиллеристы нашего МСБ выкатывают два орудия, готовясь к бою, а наши автоматчики, развернувшись в цепь, пошли в атаку. У меня в глазах потемнело, и силы оставили меня. Ко мне подбежали ординарец командира батальона капитана Зиновьева и девушка-санинструктор, подхватили Петра Дорошенко. На повозке нас отвезли в деревню, откуда вчера я начал этот бой.
Командир бригады вышел встречать меня на крыльцо, обнял, поцеловал, сказал: «Спасибо, сынок» и ввёл в хату, где я рассказал о выполнении приказа. Выслушав меня, командир бригады сказал, что командование представляет меня к званию Героя Советского Союза, механика-водителя Петра Дорошенко – к ордену Ленина, заряжающего сержанта Фетисова – к ордену Отечественной войны I степени (посмертно) и радиста-пулемётчика сержанта Елсукова – также к ордену Отечественной войны I степени. Надо сказать, что это было второе представление на Героя, однако Золотую Звезду я получил только в 1992 году.
Войдя во Львов, я был без танка, но оставался командовать танками, пересев во второй танк на правах командира взвода, командира танка посадил за орудие, а наводчику говорю: «Будешь помогать заряжающему». Подошли к дому. Я говорю: «Близко к дому танк не ставьте, потому что сверху могут бросить мину». Открываю дверь, смотрю – передо мной парадная лестница, на ней лежит широкая ковровая дорожка, ведёт на второй этаж. Тут наподобие маленького зала и дальше влево пошёл коридор. Я поднялся наверх, гляжу: дубовые двери, ручки такие, бронза начищена до блеска. Я открыл дверь, а это, оказывается, приёмная. В этом доме гестапо размещалось. И вот когда я вошёл туда, гляжу: ковры лежат, стоит стол, тумбы такие большие и из левой по отношению ко мне, если смотреть на стол, выкинуты ящики. Ну, я посмотрел и пошёл дальше, к следующей двери. И потом я почувствовал: кто-то там прячется в тумбе стола. Я повернулся и увидел, что поднимается рука с «Парабеллумом». Я тогда сразу рванул дверь и кубарем полетел в комнату, несмотря на то, что ранен был. Выстрелил он мимо. Я на пол упал, перевернулся, у меня рана открылась, кровь потекла. Я подобрался к двери и в щель между косяком и дверью вижу, как из тумбы вылезает немецкий офицер. Я «Парабеллум» к щели приставил и выстрелил. Попал ему в правое плечо, в мягкую ткань. У него выпал пистолет. На выстрелы сбежались автоматчики – те, которые по коридору пошли. Этот обер-лейтенант стоит с поднятыми руками, у него на руке были часы. Механик-водитель говорит: «Товарищ лейтенант, а у него часы хорошие». Снимает с него часы и говорит: «Возьмите вам на память, что вы остались живы». Ну, я взял эти часы. Они примечательны тем, что антимагнитные и водонепроницаемые. Я на них потом выиграл литр водки и две бутылки коньяка. А с этим офицером я поступил так, как поступают люди на фронте. Я приказал отвести и расстрелять его. Если бы он не стрелял, я бы ему оставил жизнь, а так как он стрелял – собаке – собачья смерть.
Дело было в Словакии на реке Грон. Зимой мы там стояли в обороне. Река не широкая, но с очень быстрым течением, поскольку стекает с гор. Мы ее Гроб прозвали – уж больно много разведчиков погибло. Незадолго до того у нас сменился командир роты. Дело было так. Разведчик, хороший парень, вернулся с задания. Выполнить его не получилось – это же не свинью украсть, а человека, который ждёт, что его украдут, да ещё и вооружён до зубов. Командир на него: «Знаешь, что невыполнение задания карается смертью!» Вытащил пистолет и шлёпнул его. А потом исчез, и присылают нам другого командира роты Военкова. Мы не можем понять, куда тот-то девался. Вскоре всех офицеров дивизии и разведроту вызвали в одно место. Мы на коней – и туда. Выстроились полукругом. Смотрим, ведут нашего командира. Приговор… «По изменнику Родины – огонь!» Почему он этого парня застрелил? Может, тот что-то знал про него… Но это уже догадки.
Так вот, оборона проходила по реке. Она замёрзла с берегов, а посередине, где стремнина, не замерзала. Чтобы переправляться на тот берег, делали так. В первую ночь переправлялись с бечёвкой, потом подтаскивали стальной трос и закрепляли его, но не натягивали. На следующую ночь на лодке по тросу перебирались на ту сторону. В середине декабря выпало мне плыть с бечёвкой. В этом месте уже было несколько неудачных попыток переправить трос. Я начальнику разведки говорю: «Невозможно в этом месте трос переправить – сильное течение». – «Вы врёте! Вы специально не переправляете трос, чтобы не идти на ту сторону!». Я пошёл. Мне придали сапёра. Разделся до гимнастёрки. Сапоги, галифе, граната, нож и пистолет за пазухой. Обвязали верёвкой, и я пополз по наледи. Около воды она провалилась, и я поплыл на ту сторону. Подплыл, а выбраться не могу – лёд ломается, меня потащило. Меня тащило вдоль кромки льда, пока верёвка не кончилась и на натянулась. Потянуло меня к нашему берегу и под лёд… Хорошо, что сапёр подбежал, пробил ногами лёд, и я вынырнул. Кое-как вылез, мокрый, замёрзший. Пришёл в штаб. Начальник разведки: «Ты, бля, специально! Не выполнил задание!» Я начал возражать. Он за пистолет. Думаю: «Сдуру шлёпнет меня, как того парня». У меня пистолет за пазухой. Я его опередил и ухлопал. Пошёл в деревню, где мы стояли. До неё километра три. Мне говорят: «Бери телогрейку. Тебе бежать надо». Я отмахнулся: «Не надо». Думаю: «Всё равно мне кранты». Пришёл в деревню весь обледеневший. Забрался на печку и уснул. Утром просыпаюсь, смотрю – в избе два автоматчика. Не будят меня: «Чего вы?» – «Командир дивизии Федоровский вызывает». Ну, понятно чего… Пришёл. Командир на меня: «Ты чего же, твою мать, натворил?» – «А чего?! Вы тот случай помните? Он за пистолет схватился, и чего я буду ждать?» – Он промолчал. – «Иди. Скоро приедет военный трибунал, будет тебя судить». Ну а чего там судить – расстреляют и всё. В штрафную из разведки не посылали –мы сами со штрафных набирали. Сняли с меня ремень, посадили. Сижу. Жду. А тут языка вот так нужно, а взять не могут. Комдив вызывает: «Слушай, давай ты мне языка, а я тебе жизнь. Я тебя из-под стражи освобождаю, бери кого хочешь, сколько хочешь, наблюдай сколько надо, но языка возьми. Соседи взять не могут, мы не можем. Выручай». Я пришёл к своим. Ребята: «Ты чего?» – «Так и так. Кто со мной?» Многие, конечно, захотели, но я отобрал двух самых надёжных ребят. Один пойдёт со мной на захват, а один останется на лодке. У немцев оборона была построена так: там, где трос можно переправить, там оборона такая, что не пролезешь, а там, где пролезть можно, – там стремнина. Я решил переправиться там, где это возможно, потом по наледи под берегом проползти в то место, где оборона слабее, и проникнуть в тыл. Так же накануне трос переправили, а на вторую ночь пошли. Переправились, проползли по наледи, пробрались между ними и зашли в деревню. Пронаблюдали, где у них штаб, и решили ждать. Выходят офицер с портфелем и два автоматчика. Значит, важная персона. Тихо не возьмёшь – автоматчиков два и нас двое. Мы открыли огонь. Автоматчиков прикончили и впопыхах ранили офицера в ногу. Офицер хороший попался.
Мы ему пистолет под нос: «Будешь молчать – будешь жить, а не будешь – мы тебя пристрелим, портфель заберём и уйдём». – «Гут, гут, гут». Ну, с этим сговоримся – молчать будет. Тут же тревога. Мы забежали во двор и спрятались в стог сена. Тут кипеш! Крики! Стрельба! Миномётный огонь по нейтральной полосе, потом огонь переносят к нашей обороне и следом посылают свою разведку, чтобы нас подобрать тёпленькими. Мы переждали. А потом, когда кипеш прошёл, я его на плечи, и полз… Три километра! Кое-как подобрались к речке. На лодку положили, переправились. Сил уже никаких не было. Еле-еле добрались. Доложил Федоровскому:
– Задание выполнено.
– Ты убит на этом задании.
– Как убит?! Я же живой?!
– Доложу, что тебя убило. Отбрешусь, что заставил тебя срочно взять «языка», а ты иди в свою роту, отдыхай.
Ивановых много на белом свете. Он меня вычеркнул из списка. И тут же, как вновь прибывшего, зачислил. Орден Славы III степени он мне сумел восстановить, а Красную Звезду – нет. Вот за этого офицера меня наградили Орденом Славы II степени.
Позиция наша была очень неудачная – немцы на бугре, а мы в низинке. Расстояние между нами метров триста, наверное. На том бугре – деревня. И вот, за одним из домов спряталась самоходка – один ствол торчит. Видимо, там у них и наблюдатель был, потому что как заметят нашу огневую точку, так эта самоходка выползает из-за дома, как даст –прям точно накроет, только смотришь – клочки летят от людей… А наши сорокапятки на бугре стояли за нами, и главное ведь, какую позицию выбрали – самое открытое место! Ни одного артиллериста не осталось. Когда мы пришли, посмотрели – 2 пушки стоят, а рядом –мёртвые и всех уже замело, солдатиков-то. Никто их не убирает. Пять тридцатьчетверок подожгли на наших глазах. Как даст – готов! Как даст – готов! Немцы, сволочи, вояки сильные. Сильнее их да ещё вот нас, русских дураков, никого нет в мире! Мы все на кулаках. Постоянно на рожон лезли.
Командир роты три пары ПТРовцев послал – все там и остались. То ли их снайпер снял, то ли под другими танками лежали, не знаю. Он нам говорит: «Давайте ребята. Лезьте под первый, не бойтесь». А Малышев мой – отчаянный малый. Ух! Охотник, сибиряк. Я потрусливее, хоть и был первым номером, но стрелял всегда он. Так вот, он говорит: «Пошли, Володь, не бойся. Мы его шлёпнем». И вот мы ночью пришли и под самый первый танк, что прорвался ближе всех, стреляя, залезли. До хатки метров 150 было. Утром начали постреливать. То в ствол, то в гусеницу пуля попадёт – видны-то только эти части. Она нас заметила. Как даст по башне! Боже мой! Скрежет, грохот! Башня с нашего танка долой! Хорошо ещё – не под танк попала, а то бы нам капут! Я ничего не слышу. Оглох. Самоходка эта выползла из-за хаты, чтобы нас добить. Ну, думаю, всё – крышка! Сейчас нас положат. А Малышев не растерялся: пока та борт подставила, просунул ПТР и из-под гусеницы в бочину сразу 5 пуль засадил. Как рванёт эта наша «Фердинанд», и у него куда башня улетела, куда чего. Развалилася к черту! А когда назад ползли – накрыли нас миномётчики. Уже к своим окопам подползали. Вижу, мины рядом рвутся: перелёт-недолёт. Я говорю: «Ну, Малышев, давай, бежим!» Чего он медлил? Я не знаю. То ли ранило его, то ли он не слыхал меня, поскольку тоже оглох. Я его дергаю за ногу: «Давай! Вперёд!». Потом ничего не помню. Очнулся в окопе – уж стрельба кончилась. Ребята говорят: «Мина на вас взорвалась». У меня была кираса, ватник и сверху шинель. Так вот, вся шинель на спине изорвана в клочья, а на самом ни царапины. А Малышеву ногу правую оторвало. Почему ночи не дождались? Сам командир роты нам сказал: «Как своё дело сделаете – уползайте сразу. Иначе вам крышка. Немцы подползут и убьют». У нас что: ПТР, наган и автомат с одним диском. Малышев больше не взял с собой — надеялся, что всё будет нормально.
За эту самоходку в конце войны медаль «За отвагу» дали. Вообще, за подбитый танк полагалось 500 рублей и Орден Красной звезды. Ну а первая, самая лучшая награда – это «За отвагу», потом уж Орден Славы.
Комментарии к данной статье отключены.